Петр Киле - Ренессанс в России  Книга эссе

Явление Чехова удивительно даже рядом с Львом Толстым и Достоевским, масштабно гениальными художниками слова и мысли. Лев Толстой — полный представитель дворянской культуры как в чисто жизненном плане, так и в творчестве и в исканиях в условиях распада этой культуры, выразителем которого и выступил Достоевский; таков его князь Мышкин, больное дитя угасающей культуры, таковы все его персонажи, незаконнорожденные дети дворян, маргинальные личности.

Явление Чехова в конце классической эпохи русской литературы столь же знаменательно, как явление Ломоносова, крестьянского сына из северной окраины Российского государства. Дед Чехова был крепостным, отец его тоже, но выбившийся в купцы, владельца мелкой лавки, который то ли по склонности, то ли по какой-то выгоде создал церковный хор, и дети его с малых лет служили в лавке в будни и пели в церкви в праздники, что отдает осенью Средневековья или ранней весной Возрождения.

Чехов вспоминал: “… когда, бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио “Да исправится” или же “Архангельский глас”, на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками”.

В лавке было не веселее, где дети проводили время и после занятий зимой, и “золотые дни гимназических каникул”. В довершение всех этих испытаний, но, может быть, к счастью, отец разорился и тайно (от кредиторов) уехал в Москву, куда перебралась вся семья, кроме Антона, который один, перебиваясь уроками, почти три года еще доучивался в гимназии, чтобы затем поступить в Московский университет.

Однажды Чехов, не любивший говорить о себе, как бы обмолвился в письме к А.С.Суворину: “Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…”

Это не автобиографическое признание, а сюжет, который вполне отражал и жизненный путь адресата писателя, но куда существеннее, это сюжет, можно сказать, и из жизни Ломоносова, и целых поколений русских людей, которые в условиях ренессансных явлений русской жизни, вопреки феодальной реакции, поднимались к свету с сознанием, что в их жилах “течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая”. Это и есть возрожденческий порыв к новой жизни, и кого он коснулся, тот уже не раб, будь он и в цепях. Потому и ширилось освободительное движение в России в течение всего XIX века, находя выход прежде всего в сфере искусства и мысли.

Выбор Чехова — медицинский факультет и тут же начало активного сотрудничества в юмористических журнальчиках “Стрекоза”, “Будильник”, “Осколки” — тоже в высшей степени знаменателен; анатомия и словесность (искусство) — это две ипостаси возрожденческого миросозерцания.

Что касается рассказов Чехова, даже ранних — Антоши Чехонте, — это новеллистика эпохи Возрождения, только без эротики, безудержный юмор, если угодно, похвала глупости. Рассказы Чехов пишет шутя, с легкостью Моцарта, не ведая о том, при этом заработок, столь необходимый, — студент-медик писанием юмористических рассказов кормит всю семью — отца, мать, сестру, даже одного из старших братьев, который учится живописи, и среди его приятелей будущие знаменитые художник и архитектор Левитан и Шехтель.

Чехов быстро вырастает из юмориста в удивительного писателя — в русле художественных исканий и тенденций эпохи, вопреки жесточайшей политической реакции, установившейся после убийства Александра II и восшествия Александра III.

В 1887 году выходит его сборник рассказов под названием “В сумерках”, отмеченная Пушкинской премией Академии наук. В 1888 году он пишет повесть “Степь”, которая звучит как поэма, с картинами природы, столь же выразительными, как пейзажи Васильева и Левитана. В финале повести автор как никогда прямо выражает свое кредо и миросозерцание и, соответственно, эпохи: “… и в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром для мира, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый, безнадежный призыв: певца! певца!”