Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Возможно ль, кроткая царевна,

И ты к мурзе чтоб своему

Была сурова толь и гневна ,

И стрелы к сердцу моему

И ты, и ты чтобы бросала,

И пламени души моей

К себе и ты не одобряла ? [Державин, I, 166].

Фелица тут «гневна» и «не одобряет» оды. Горькое «и ты», когда речь идет об обвинениях Державина в «неприличной лести» [Державин, I, 166], которые сыпались на него со всех сторон, показывает, что анонимный подарок Екатерины не был достаточно внятной демонстрацией ее позиции и что Державин полагал, что императрица сомневается в его бескорыстии (если Безбородко передал прошение Державина, – а он наверняка передал, – то у Екатерины были к тому все основания). В самом раннем наброске, еще частично прозаическом, Державин был более прямолинеен в своих укорах императрице:

Но много без тебя людей

Стихи мои считают лестью.

Я ими нажил тьму врагов.

…пагубой казалось,

Что я не лобзаю праха твоих ног ,

Что не удостоился твоего лица зреть ,

Что не насказал словес,

Что ты ко мне ни строчки не писала

И в ссылку уже послала [Державин, I, 169].

Главный укор Державина императрице здесь в том, что императрица не приблизила его к себе: он не может лобзать прах ее ног, не удостоился видеть лица, не может обратиться к ней, она ничего прямо ему не написала. Все это современники оценивают как «ссылку», проявление скорее немилости, чем милости [199] . Отметим, что Державин тогда же в мае был представлен императрице, но это представление стало для него еще одним горьким разочарованием: он был представлен ей на куртаге, среди многих других, и императрица не удостоила его ни словом, только длинно посмотрела на него. [200] Но еще интереснее другие прозаические отрывки, относящиеся к тому же времени, что и черновики «Видения Мурзы», то есть к началу мая. Здесь нет рассуждений о вредности панегириков, но нет и укоров императрице за молчание, которые вырастали из предположения, что «Фелица» понравилась, но императрица просто не нашла нужным выразить публично свое одобрение. Державин ищет другие сюжеты для своей новой оды и, как кажется, строит их вокруг предположения, что «Фелица» не заслужила одобрения императрицы, потому что была неверно ею понята. С одной стороны, он находит необходимым разъяснить тот эпизод «Фелицы», где упоминались шуты Анны Иоанновны:

Твой просвещенный ум и великое сердце снимают с нас узы рабства… <���…> Мы ныне, например, смеем говорить, что хотим или не хотим ехать на комедию, на бал и в маскерад, будем и не будем там до утра, можем не плясать и плясать, играть и не играть, пить и не пить для твоего удовольствия. Ты не желаешь также, чтоб мы толкали друг друга по носкам, для того чтоб тебя потешить , чтоб тебя повеселить.

С другой – Державин здесь же готов согласиться, что и он, желая развеселить императрицу, ведет себя странным образом:

Державин, как мы видим, настойчиво возвращается к шутам. Екатерина у Державина не желает, чтобы ее развлекали на манер Анны Иоанновны, она предпочитает другой род веселья – шуточные татарские песни. При этом, однако, Державин называет себя «дураком», то есть в какой-то мере соотносит себя с шутами Анны. О причине, побудившей Державина строить такие сопоставления, с определенностью судить трудно, можно осторожно предположить, что их породил какой-то устный отзыв Екатерины. Вполне вероятно, что этот отзыв вызвала комическая несообразность «благодарственных» писем Державина Дашковой и Безбородко (а они, как уже говорилось, должны были быть известны Екатерине). Как мы увидим далее, эта тематика прямо ведет к продолжению диалога между Екатериной и Державиным на страницах «Собеседника».

«Видение мурзы», как уже было сказано, не было закончено, а в том варианте, в каком оно появилось в печати, с опозданием на десятилетие и вне контекста «Собеседника», стихотворение легко прочитывалось как ответ литературным критикам (именно так его и рассматривают исследователи). Вместо него в 1783 г. во второй книжке «Собеседника» явилась короткая и нейтральная «Благодарность Фелице». Это – календарное стихотворение, оно было напечатано 24 июня 1783 г. и написано определенно на солнцестояние: из пяти строф, приблизительно половина посвящена описанию восхода солнца. Восход солнца должен был знаменовать восшествие на престол императрицы, к восшествию Екатерины на престол, которое праздновалось ежегодно 28 июня, стихотворение и было подгадано. В строфах же, обращенных к Екатерине, Державин пишет: