Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

К этому же образу летающего насекомого-животного, несомненно, примыкает и мифологема божьей коровки, описанная в контексте основного мифа (небесной свадьбы) В.Н. Топоровым [см.: Топоров 1981] и в фольклорных реминисценциях, отражающихся в литовской поэзии [см.: Михайлов, Цивьян] (ср. в связи с сюжетом небесной свадьбы процитированную выше дайну о женихах Солнца, приехавших на конях Ветра). Что касается мотива «бурых коровок», летящих по небу у С. Гяды, стоит вспомнить египетский миф, в котором «солнечный бог Ра поднимается из океана на небесной корове…, которая встала из воды (где ее двойником была „великая корова в воде“ Метуэр, известная уже в III тыс. до н. э.) и превратилась в неб о». Также «небесной коров о й, родившей солнце, считалась Хатор, нередко выступающая в функции богини плодородия. В индийской мифологии корова Камадхену, исполняющая любые желания, появилась из о к е а н а при его пахтанье» [МНМ II, 5]. Как мы видим, здесь корова объединяет две стихии – небо и воду, являясь их олицетворением. Коровы, как и кони, отождествлялись со всеми атмосферными явлениями: облаками, громом, светилами. Атмосферные осадки – молоко небесных коров (облаков), которых доит Индра в Ригведе. Подобные представления находим и у славян: «болгарское предание приписывает ведьмам доение л у н ы, которая обращается в к о р о в у; из этого молока они приготовляют чародейное масло; когда ведьмы отнимают у луны все молоко, весь свет (задаивают ее), тогда бывает лунное затмение» [Афанасьев 1996, 192]. Ср. в связи с этим одно из значений лит. mìlžti (букв. ‘доить’) ‘хмуриться, становится пасмурным, покрываться тучами (о небе перед дождем, бурей)’; užmìlžti (букв. ‘задоить’) ‘затуманиться, покрыться тучами’ [LKŽ VIII, 204].

Представления об облаках в образе коровы (быка) отразились и в литовских загадках, ср.: juodas jautis dangų laižo – debesis ‘черный бык небо лижет – облако’ [LT V, 457, № 5439]; ср.: balta karvė langus laižo – aušra ‘белая корова окна лижет – заря’ [LT V, 452, № 5381] [97] . Как и конь, корова олицетворяет смену дня и ночи, ср.: juoda karvė subliovė – visos tvoros sugriuvo, balta karvė subliovė – visos tvoros suskėlė – diena ir naktis ‘черная корова заревела – все заборы упали, белая корова заблеяла – все заборы встали – день и ночь’ [LT V, 452, № 5392]. Месяц появляется в образе пастуха, пасущего небесное стадо (облака или звезды), в малоросской загадке: « ихав чумак, тай став, бо волив потеряв – месяц, закрытый тучами» (ср. также о коне: « приехав гисть, тай став на помисть, роспустив кони по всий оболони » – месяц) [Афанасьев 1996, 159]. Ср. также звезды и облака в образе овец в аналогичных литовских загадках: šimtą avių vienas piemuo gano – mėnuo ir žvaigždės ‘сто овец один пастух пасет – месяц и звезды’ [LT V, 455, № 5422]; mėlynoj pievelėj piemenėlis baltas avis gano – dangus, saulė ir debesys ‘на синем лугу пастушок белых овец пасет – небо, солнце и облака’ [LT V, 449, № 5348].

Как и конь, с громом в загадках отождествляется бык, ср.: senas jautis baubia – debesys ir griaustinis ‘старый бык ревет – тучи и гром’ [LT V, 457, № 5444]; eina jautis baubdamas, dangų ragais rėždamas – griaustinis ir žaibas ‘идет бык ревя, небо рогами режет – гром и молния’ [LT V, 465, № 5526]. Ср. в связи с этим представления славян о вредоносных говядах-тучах: «Говяда-тучи – небесный скот. Такие представления лучше всего сохранились у сербов, но их рудименты обнаруживаются почти во всем славянском мире. В Драгачеве (зап. Сербия) градоносные тучи отгоняли заклинаниями типа О Саво и Невено! Вратите та бела говеда! Овамо им нема паше … ‘О Савва и Невена! Верните этих белых говяд! Здесь им негде пастись…’ При этом чаще всего называли имена недавних утопленников или висельников, которые, по народным поверьям, становились предводителями градоносных туч. Небесным белым стадам противопоставлялись земные черные стада. Например: Устук, биче! Не даj твоjим биjелим говедима! Наша су црна, вашу ће надjачати, побиће ваша говеда! ‘Остановись, бык! Не пускай твоих белых говяд! Наши черные пересилят ваших, побьют ваших говяд!’» [СД I, 504].

Таким образом, животные, летающие по небу и совмещающие в своей символике божественные и демонические силы, объединяют и высший мир с низшим – поднебесную сферу с хтоническим, подземным (или подводным), т. е. небо и воду.

4. Небесные воды

Небо в литовской традиции, особенно в загадках, нередко представляется морем, например, созвездие Плеяд (Sietýnas) загадывается как Vidury marių virkščių saujelė ‘Посреди моря стержней горсть’ [Būgienė, 66; LF, 161, № 312]. Ср. другую загадку, выражающую подобные представления, с ответом «солнце»: Mėlyna jūra ugnies kamuolys rieda ‘По синему морю огненный шар катится’ [MS, 99]. В связи с образом перевернутого водоема ср. также литовскую загадку о «луне»: Gale lauko aukso lėkštė plauko ‘На краю поля золотая тарелка плавает’ [MS, 75]. Подобным образом море или Даугаву (Двину), по которым Солнце и души умерших плывут в латышских представлениях, Л.Х. Грей описывает как небесный океан или небесную реку [LM II, 136]. Ср. соответствующие русские загадки: с ответом «месяц» – По синему небу тарелка плывет; с ответом «солнце» – Золотая кубышка на воде не тонет; Посередине моря стоит золотая камора [Загадки, 21, 22, № 107, 158, 165]. Наконец, «связь земной воды с водой небесной является основой мифологических представлений древних славян о природе благодатного дождя и причинах засухи. Несомненно, что первоначально именно естественные земные и еще более – подземные воды были объектом ритуальных действий во время засухи, и прежде всего – источники»; таким образом, «удаленные от поверхности земли вверх и вниз водные стихии связаны как сообщающиеся сосуды, и закупорка нижних водных резервуаров ведет, по древним верованиям, к закупорке верхних. Этим объясняется необходимость „отворения, открывания“ заброшенных (закупоренных) источников во время засухи» [Толстой, 93]. В свою очередь, в славянской (русской) традиции «восприятие ирия как места, находящегося одновременно на небе и под землей, видимо, отразилось в понимании Млечного Пути как подземной рек и», поскольку «локализация потустороннего мира одновременно на небе и под землей находит широкие типологические аналогии» [Успенский, 145—146].