Борис Дубин - Слово — письмо — литература

«Закрытый» характер власти, распределения и многих других отношений в обществе советского типа на «классической» фазе его существования при переходе социума к большей открытости порождает новые для данной системы феномены массовой политической, массовой религиозной, массовой потребительской культуры и др. Вероятно, можно даже говорить о смене, вытеснении мобилизационной модели массовости — другой, цивилизационной (в нашем случае — потребительской) или, точнее, об их наложении друг на друга, разрыве и напряжении между конкурирующими моделями и проч. На материале литературы аналогичный процесс и конфликт (здесь он представлен как столкновение «идеологии» и «цивилизации») описан в статье «Словесность классическая и массовая», см. ее в настоящем сборнике.

См., напр.: Гудков Л., Дубин Б. Литература как социальный институт. М., 1994. С. 99–151; Другие литературы // Новое литературное обозрение. 1996. № 22; На рандеву с Марининой // Неприкосновенный запас. 1998. № 1. С. 39–44.

См.: Certeau М. de. L’invention du quotidien: 1. Arts de faire. P., 1990. P. XXXV–LIII.

Привычка — социальный механизм, по-разному реализующийся в разных социальных системах, на разном культурно-антропологическом материале; соответственно, работающие при этом модели «идеального» человека, человека «как все», «чужака» и проч. могут содержательно очень отличаться, поскольку весьма различаются функционально. О том, как — совершенно по-иному в сравнении с описанным — складывается и функционирует механизм привычки в отечественных (советских и постсоветских) условиях, см.: Дубин Б. Жизнь по привычке: быть пожилым в России 90-х годов // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999. № 6. С. 18–27; Он же. О привычном и чрезвычайном // Неприкосновенный запас. 2000. № 5. С 4–10.

См. статью «Хартия книги: книга и архикнига в организации и динамике культуры» в настоящем сборнике.

См.: Huyssen A. After the great divide: Modernism, mass culture, postmodernism. Bloomington; Indianapolis, 1986; Compagnon A. Les cinq paradoxes de la modernité. P., 1990; Strychacz Th. Modernism, mass culture, and professionalism. N. Y., 1993.

Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика Просвещения: Философские фрагменты. М., 1997. С. 203–204.

Такие же отдельные зоны культурной массовизации (демонополизации культурных владений) как одного из моментов в процессах дифференциации общества и культуры составляют массовые политические представления (исторически именно они во многом и легли в основу т. н. «общественного мнения»), массовые религиозные верования и др. Становясь проблемой для соответствующих функций культурной и интеллектуальной элиты, они позже имеют шанс стать и предметом специализированной рефлексии, эмпирических исследований в рамках философии, социологии, истории культуры (литературы, религии и т. д.).

Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости: Избранные эссе. М., 1996. С. 59; см. в том же издании его работу «Краткая история фотографии» (с. 66–91). Основополагающие идеи о связи между количеством участников социального взаимодействия и его структурой (характером ассоциации, включая механизмы ее воспроизводства) принадлежат Г. Зиммелю.

Беньямин оставляет здесь в стороне другие модальности и модели массового поведения и восприятия — мобилизационно-экстатическую, мобилизационно-дисциплинарную и проч. В этом смысле образцом для него выступает в данном случае одиночное фланерство жителя метрополиса, рассматривание уличных витрин и рекламных изображений, а не массовые шествия и иные процессии (свидетелем которых ему, вместе со всей Европой, вскоре придется стать) либо радения спортивных, музыкальных и других фанатов уже нашего времени. Беньямина, кажется, больше интересует поздний, переродившийся потомок романтического мечтателя — одинокий человек толпы, чем собственно толпа, ведущая себя тем не менее как один человек. Точней, его занимает в индивиде пока еще непривычное соединение массовости самопонимания и установки на других с единичным («индивидуальным») и дистанцированным («зрительским») уединением — скорее зритель у телевизора, чем на трибуне стадиона. Как Августина поразил когда-то невиданный антропологический образец, картина «человека читающего» (и делающего это «в уме, не произнося ни слова и не шевеля губами»), так Беньямина завораживал «новый одиночка» — «человек смотрящий» (и не занятый больше ничем) как особая роль, стандарт, человеческий тип.