Валерий Панюшкин - Код Горыныча

В боевых условиях за живой и мертвой водой летает, как правило, ворон, и мы не знаем, куда он летает. Зато в мирной жизни за живой и мертвой водой старики, как правило слепые цари, отправляют своих детей, дабы от слепоты излечиться, и тут уж нам вполне известно, куда и как едут царевичи. Они едут к некоторой волшебной женщине: то ли Елене Прекрасной, чей портрет, к слову сказать, не менее полезная вещь, чем живая и мертвая вода, то ли к Соньке-богатырке, о происхождении которой мы можем только гадать.

Но вот вопрос: почему недостаточно живой воды? Почему русская сказка не придумала панацеи, волшебного эликсира, столь распространенного в западноевропейских мифологиях, и разделила целительный эликсир на две составные части — добрую и злую, живую и мертвую?

Рискнем предположить, что как сказка состоит из тропов, каждый из которых существует сам по себе и способен кочевать из сказки в сказку, так и человеческое тело в сознании русских сказителей состоит из органов, существующих самостоятельно. Есть множество примеров того, как смотрели вне человека вырезанные из человека глаза или открывала заговоренную дверь отрубленная у человека рука.

В сказке про Соньку-богатырку, например, старшие братья (как водится) воруют живую и мертвую воду у младшего брата, добывшего жидкости, и, вернувшись к слепому старику отцу, брызжут ему в глаза мертвой водой, не зная, которая вода живая, а которая мертвая. Мертвая вода — не яд, заметьте. Если брызнуть в глаза ядом даже и слепому, человек этот умрет. Но слепой старик не умирает от того, что дети брызжут ему в глаза мертвой водой. Глаза старика и так мертвы, поэтому мертвая вода не может повредить им. А с другими органами глаза в сказке как бы не связаны и существуют сами по себе.

Таким образом, раны мертвого богатыря, которые полагается поливать мертвой водой перед оживлением, воспринимаются русской сказкой как самостоятельные органы. Мы сейчас так относимся только к раковой опухоли. Есть дурные органы и есть хорошие. Есть органы, приносящие телу пользу, и органы, приносящие телу вред. Раны, стало быть, должны быть уничтожены, ибо их физиологическая функция — уничтожать свое тело.

Ни в коем случае русская сказка не воспринимает зло как ошибку в добре. Зло (энтропия, смерть) материально, как сердце, и тут уместно вспомнить Кощееву смерть на конце иглы.

Важно понимать при этом, что сами сказочные герои вполне осознают присутствие смерти в себе, как теперешний человек понимает, что у него есть сердце. В упомянутой уже сказке про Соньку-богатырку Василий-царевич прокрадывается к богатырке в дом, аккуратно переступая через растянутые повсюду струны, привязанные к колоколам, то бишь обманывает весьма изощренную систему сигнализации. Неслышно подходит к спящей Соньке, ворует у нее из-под подушки живую и мертвую воду, целует Соньку так, что та беременеет, выбирается вон из дома и, когда ему остается переступить последнюю сигнальную струну, говорит вдруг: «Как же я, добрый молодец, и не зацеплю струны?»

И нарочно цепляет последнюю струну. И рискует жизнью. И отправляется во всегдашнее богатырское странствование с переплыванием морей и отрубанием голов змеям горынычам.

Потому что смерть (зло, энтропия) присутствует в сказочном персонаже материально, как сердце, и имеет право проявлять себя подобно сердцу, имеющему право проявлять себя стуком.

В конце сказки богатырка грозит уничтожить царство отца Василия-царевича. Его старшие братья едут с богатыркой на переговоры со всей почтительностью. Василий же царевич бесцеремонно врывается в ее шатер верхом и топчет конем дорогие ковры. И она узнает в наглеце отца своего зачатого во сне ребенка. Почтительным братьям богатырка ломает позвоночники. А за Василия-царевича выходит замуж.

Один из вариантов сказки «По щучьему велению» примечателен особо. В отличие от тех общеизвестных версии истории про Емелю-дурака и волшебную щуку, что легли в основу многочисленных мультфильмов и детских книжек, этот вариант объясняет, почему, собственно, дурак лежит на печи и отказывается от работы. В этом варианте сказки героя не зовут Емелею, а зовут просто бедным мужиком. И поначалу он трудится не покладая рук.

Он трудится, а все беден. Работает день и ночь, а все нищ. Причем полуголодное прозябание в ветхой избушке нисколько не беспокоило бы его, если бы не зависть. Задуматься о богатстве, бедности, справедливости, счастье и несчастье бедного мужика заставляет именно что социальное расслоение. У бедного мужика есть богатый сосед. И однажды бедный мужик спрашивает: «Почему он богат, а я нет?» Вернее, бедняк формулирует вопрос даже жестче: «Почему я тружусь целыми днями и никак не могу справиться с бедностью, а сосед ничего не делает, целыми днями лежит на печи, а богатство само идет ему в руки?»