Татьяна Григорьева - Китай, Россия и Всечеловек

Живой, органичной философии Флоренский противопоставляет застывшую, поверженную схемой науку: «Философия в самом существенном отрицает метод науки… В противоположности мысли, которая твердо „стоит“ и „не-движна“, и мысли, которая „убегает и не хочет стоять, где ее поставили“, указывается несовместимость Науки и Философии. Эта несовместимость есть непримиримость условной манеры и подлинной отзывчивости, непримиримость рабства и свободы, непримиримость спеленутой мумии и живого тела». [30]

Истинная Форма не поддается формализации, ибо находится внутри, храня Единое в единичном. Избегая статики, постигают подвижное неуловимое, доступное интуитивному чувству Вселенной. Отсюда неприязнь к догматизму в науке, оторванной от жизни, превратившейся в чистый механизм для подражания. Однако через некоторое время Павел Флоренский меняет свое отношение к науке, потому что меняется сама Наука. Великие открытия под силу великому уму. Он восторгается методом Анри Пуанкаре именно потому, что ученый видит свое назначение в «искании особой красоты, основанной на чувстве гармонии». [31]

Подвижный, чуткий к переменам ум философа заставляет признать: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой мысли… Эти два признака суть прерывность и форма…

Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм как учение о непрерывности существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений». [32]

«Эволюционизм» как проявление горизонтального мышления дает о себе знать и в сфере лингвистики. Образцом отношения к языку он считает Вильгельма фон Гумбольдта, у которого в языке все живет, все течет, все движется: «человек – творец языка, божественно свободен в своем языковом творчестве, всецело определяемом его духовной жизнью, изнутри»(с. 155). И добавляет: «Нетиндивидуального языка, который не был бы вселенским в основе своей; нетвселенского языка, который бы не был в своем явлении – индивидуальным» (с. 164).

Не удивителен интерес к В. Гумбольдту, с точки зрения которого выявление человеческой духовной силы в продолжение тысячелетий на пространстве земного круга есть высшая цель, окончательная идея, которая должна вытекать из всемирно-исторического процесса. «Возвышение или расширение внутреннего бытия – вот то единственное, что отдельная личность, насколько она к этому причастна, вправе считать своим нетленным приобретением, а нация – верным залогом будущего развития новых великих индивидуальностей». [33] Павел Флоренский писал сыну с Соловков в феврале 1937 года, незадолго до расстрела: «Что я делал всю жизнь? – Расматривал мир как единое целое».

Поистине, «Великий ум един»; потому и един, что уникален. Не во всем согласны философы, Бердяев и Флоренский, но их объединяет вера в человека. Посягательство на самовыражение индивидуальности есть посягательство на Духа Святого.

Так или иначе, в духовной сфере происходит смещение центра из сферы внешнего в сферу внутреннего, от количественного измерения к качественному. Точка, которая для Аристотеля «начало линии», обретает самостоятельность; линия состоит из точек, притом каждая из них олицетворяет целостность. (Как у буддистов: в миге заключена вечность, в точке – вселенная.) Сам квадрату Флоренского сводится к точке. Возможно ли четырехмерный или трехмерный образ отразить на двухмерном протяжении? Георг Кантор установил соответствие между каждойточкой квадрата и каждойточкой его стороны. «Ни одна точка квадрата не остается неотображенной, и ни одна точка изображения не будет пустой, ничему не соответствующей… непрерывные множества между собою все равномощны. Но, обладая одинаковой мощностью, они не имеют одних и тех же „умопостигаемых“ или „идеальных“ чисел… то есть не „подобны“ между собою». [34]

Судя по статье, написанной для «Словаря символов», «Точка» для Флоренского – знак Единого, в ней все соединилось: пустота и полнота, свет и тьма, мир видимый и невидимый (она есть и не есть одновременно), единица и нуль. Прямая, горизонтальная линия, по Флоренскому, есть машина для уничтожения реальности. Лишь при восхождении по вертикали образуется пространственный синтез. [35] Само «число» освобождается от «тела». [36]