Татьяна Григорьева - Китай, Россия и Всечеловек

Тем русская идея отличается от превратно понятого индивидуализма на Западе как «атомизации» личности (наподобие греческой модели: атомы и пустота). По сути, то апофеоз эгоцентризма, делающего свободу невозможной в принципе, а вне свободы все обречено в конечном счете на гибель. Русские мыслители объявляют о необходимости «нравственной философии», не посягающей на духовную, прежде всего духовную свободу человека. Провозглашают «конкретную метафизику», укорененную в жизни; в онтологизме признают особенность русской мысли.

Итак, отвергли замкнутый квадрат, чтобы выйти к живому пространству, веря в его божественное происхождение. «Каждый перерыв – это та реальная, в пределах нашего мира лежащая точка, где два мира: мир „этот“ и „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности – соприкасаются в реальном взаимодействии». И дальше, продолжает Эрн: «…или прогресса нет, или же он есть усвоение Абсолютного… Остаток истории, то будущее, которое отделяет нас от Вечности, должен быть заполнен небывалыми страданиями… Темные силы, почуяв конец своего господства, мобилизуют все, что имеют». [21]

Но видение «внутренней вселенной» предполагает изменение сознания, которое не случайно назвали «несчастным». «Сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. Самая структура сознания легко создает рабство». Бердяев не раз возвращается к этой мысли: «Рабство есть прежде всего структура сознания». «Война в сущности определяется структурой сознания». [22] Философ имел в виду преодоление плоскостного, одномерного мышления, тотальной зависимости одного от другого. Каждый наделен свободой, выше которой нет ничего. Посягательство на духовную свободу есть надругательство над человеческой Личностью.

Не потому ли именно в России происходит прорыв к Свободе, что непроницаемая власть толкала на это? Потому и поспешили возвести новый частокол, выдав его за новую жизнь. Но в квадрате, пусть обновленном, не было места творческому духу. Прорыв был неизбежен, и то, что возвестили философы, – наступление «нового зона», уже не могло не сбыться. Еще выпало миру немало испытаний, но квадрат был развенчан. И это предвидел Бердяев: «Цивилизация возникла как средство, но была превращена в цель… Культура… есть средство для… духовного восхождения человека, но она превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека». [23] (А в наши дни движение против глобализации разве не имеет тех же корней: страха перед стандартизацией, унификацией личности и народов?)

Прекрасная сама по себе идея «Всеединства» не может осуществиться, пока не изменится сознание, не увидит в единичном Единое. Отсюда и ужасы начавшегося века, и, что ни возьми, везде растерянность, мельтешение в литературе, нетребовательность к себе и другим – барахтаются, как в безвоздушном пространстве, сквернословят, прикрывая свою немощь; с кислой миной смотрят на прошлое, теребят память предков. И этим был обеспокоен Евгений Трубецкой в начале XX века: «Опасность для России и для всего мира – тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освящен культурой… Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя». [24] Пока что в Бога он не вырос, но Пути к восхождению ему не заказаны, ибо он причастен Вселенскому сознанию. И об этом у Евгения Трубецкого: «Раз истина есть всеединое сознание, она объемлет в себе все сознаваемое вообще, стало быть, и все мое сознание». [25]

Есть только два отношения к жизни – внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры – созерцательно-творческая и хищнически-механическая, подвел итог отец Павел Флоренский. Назначение культуры – борьба с мировым уравниванием или смертью, но помимо зависимости недоразвитого ума от Хаоса, энтропии человеку назначена устремленность к Логосу, эктропии. Потому Флоренский и ратовал за «обратную перспективу», которая, устремляя взор вовнутрь, создает духовное поле, «пространственную цельность, а не часть, механически отделенную». Сторонник прямой перспективы – «царь и законодатель природы» – мыслится одноглазым, как циклоп, ибо второй глаз, соперничая с первым, нарушает абсолютность точки зрения. Это глядение одним, правым глазом «не сопровождается ни воспоминаниями, ни духовными усилиями». (Не потому ли, что работает лишь левое полушарие?) Предполагается, что «никаких форм в природе не существует. Не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому подлежащих своимзаконам». Все зримое и воспринимаемое есть только простой материал для заполнения схемы, извне накладываемой на безличный и безразличный материал.