Андрей Ястребов - Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

В реальности все было не совсем так или совсем не так. Мужское начало присутствовало далеко не во всех семьях – война и эхо войны. Фронтовиков с каждым годом становилось все меньше, и ответственность за воспитание подрастающего поколения взвалилась на бабушек и матерей, которые, верные патриархальной позиции, следили за тем, чтобы уберечь чадо от избыточных искушений. Признаться, искушений, как в любое время, было достаточно: дурная компания, которая могла научить пьянствовать и хулиганить.

А вокруг уже благоухал развитой социализм: лозунги, субботники, демонстрации, речи, собрания. Люди жили. Матери работали. Бабушки на скромную пенсию в 30–40 рублей, как могли, содержали хозяйство и баловали внуков, на Пасху вместе пекли куличи и красили яйца. Люди жили, пели песни. Читали классику.

Люди отдыхали кто как мог, увлекались чем-то. Через четверть века все эти увлечения будут прописаны в жизненной графе «Спасения от идеологии». Пусть так. Способы этого самого спасения были немногочисленны. Самый распространенный – бытовое пьянство, но оно все же несло эхо печали по господствующей идее: дескать, идея хороша, да вот начальник, старики у власти, лицемерие уничтожают идею. Словом, «за державу обидно». Кто-то истово выращивал «свеклу-моркву» на шести сотках. Чувство свободы другие черпали в лесу, убегая туда на выходные. Пара аккордов и пяток рифм добротно исчерпывали сердечные излияния. Кто-то активничал в спорах «физиков» и «лириков». Жизнь шла своим чередом. Действенно и неспешно, под аккомпанемент лозунгов, звон стаканов, разговоров, любви, под буковки любимых книжек.

И была великая, несформулированная тоска по отцу. Образ человека, который придет и наведет во всем порядок, мечтался массовому неофициальному сознанию.

Были и номинальные отцы, но они тоже мечтали об отце. Отцы-рабочие после трудового дня, соображая на троих, обязательно затрагивали тему Сталина-Жукова, которые, как близнецы-антагонисты, порядок блюли.

Отцы – сотрудники всяческих НИИ, «творческая интеллигенция», снимающая фильмы о революции и пишущая рецензии на фильмы о революции – шептались на кухнях, слушали чужие голоса, читали Солженицына, страшно говорили о страшных вещах, пили вино и сетовали, что нет у нас сильной руки.

Идея порядка, мечта о порядке – обязательная отмеченность эпохи 60—70-х годов ХХ века. Нестыковка между идеей и реальностью была очевидна. О властях смеялись в анекдотах. Говорили в сердцах с чувством неловкости от выставленной напоказ умственной немощи и ханжеского официоза. Говорили в сердцах. И жили как нужно.

Обществу требовался отец. Фигур дедов-революционеров было не счесть. А вот отца не было. Не было хотя бы по той причине, что власти предержащие сами номинировались на символический статус отцов государства. В этом смысле у них все было в порядке – у них были отцы-авторы революции, но сами они отцами для подрастающего поколения не стали. Слишком они были карикатурны… В поисках отца не помогала даже наша культура.

Идентификация Эдипа Зигмундовича

Для нас, для русских, литература всегда была чем-то похожим на социальную рану, которую писатели всё вскрывали, вскрывали и вскрывали. А она всё вскрывалась, вскрывалась и вскрывалась…

Со школьной скамьи мы все ждали, кто же напишет роман-рецепт, стихотворение-панацею. А литература всё вскрывала и вскрывала. И мало что объясняла.

Попытка обнаружить в русской литературе авторитетную фигуру, способную наставить и утешить, обречена на провал. Отечественная литература никогда не была помощником в поисках отца. В XIX веке тема отеческого начала мало привлекает Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова. Тургенев ввел ее в полемическое поле идеологической дискуссии. Толстой атрибутировал приверженностью идеалам прошлого века и буддистско-христианскими синтезами. Достоевский перевел в отчаянный философский спор. О Чехове и говорить не приходится…

В конце 30-х годов в культовой советской литературе начинает формироваться тема «исторически обусловленной» безотцовщины. Чук и Гек едут к отцу, который занят государственно важным делом. Пока отец выполняет секретную миссию, Тимур организует летнюю ячейку юных пионеров по вспомоществованию семьям красноармейцев. Мистическое отсутствие отца придает его фигуре загадочность. Он занят непонятным, но чрезвычайно значимым делом, он, пребывая где-то там, вершит истории. При этом он не явлен в жизни сына.