Нина Эптон - Любовь и испанцы

Мой гид и наставник, сеньор Каррера, владелец замка Вил-ласобросо, любезно выхлопотал для меня у местного приходского священника, с которым он находился в ссоре со времен последней фиесты, разрешение поставить магнитофон на подмостки для исполнителей. С некоторым трудом сеньору Каррере все же удалось преодолеть возражения святого отца против присутствия еретички, объяснив ему, что благодаря мне и моему магнитофону слава Ла-Франквейры разнесется по всему свету. То был первый случай, когда церемонией заинтересовалась иностранка, и сеньор Каррера пришел в чрезвычайное возбуждение, собираясь дать по этому поводу несколько колонок в местную газету.

На козлах у церкви разместили столы, и перед церемонией состоялся банкет на свежем воздухе. Сеньор Каррера принес огромный пирог и множество бутылок вина. Три крестьянки из Понтеведры сели за наш стол, чтобы выпить домашнего красного винца из кувшинов с длинными горлышками. Самая молодая из этих женщин потрясла меня тем, что прислонилась к церковной стене и начала декламировать (тихо, но язвительно) доволь-но-таки risque [9] рискованный (фр.) стишок о курице, встретившей по дороге на Сантьяго португальского паломника и склевавшей у него со штанов все пуговицы.

Наконец мужчины на плечах вынесли из церкви статую Пресвятой Девы, блиставшую великолепием золотой короны, украшенной крестьянками старыми и исключительно редкими серьгами галисийской работы, подобные которым я тщетно искала в городских антикварных лавках и от которых не могла оторвать восхищенного взора.

Священник, сухопарый высокий мужчина с седыми волосами и горящими черными глазами, взмахнул длинным пастушьим кнутом и открыл аукцион. Пятьдесят песет, сто, двести песет... пятьсот песет — и кнут был передан потному маленькому человечку в белоснежной рубашке и черном жилете, который направился к тележке с видом весьма изумленным. Возбуждение дошло до предела. Толпа по знаку священника громко вопила: Viva la Senora de la Franqueira, viva, viva! [10] «Да здравствует Пресвятая Дева Франквейрская!» (исп.)

«Разве она не прекрасна?» — в экстазе воскликнула женщина рядом со мной.

«Какой счастливой она выглядит!» — воскликнула другая, и они попеременно то рыдали, то пели Salve [11] рискованный (фр.) , а тележка в это время тронулась с места.

Я прошла через опустевшую церковь к маленькой боковой платформе, откуда комментатор местного радио призывал толпу вести себя спокойно и прилично, потому как мавр и христианин собирались приступить к декламации. Статуя Пресвятой Девы остановилась, и священник вскочил на платформу, чтобы дать сигнал чтецам. Два крестьянина послушно начали выкрикивать слова Дналога, который должен был закончиться заявлением мавра о переходе в христианство благодаря милости Пресвятой Девы Франквейрской. Они кричали так громко и пронзительно, что мне пришлось отодвинуть микрофон подальше, так как стрелка уровня записи на магнитофоне безудержно скакала взад и вперед.

Внезапно священник протиснулся между мавром и христианином, которые вследствие такого неожиданного вмешательства сбились с роли, угрожающе простер ко мне руки и закатил глаза в неподдельном гневе. «Стоп! Стоп! Вы должны остановить все это!» — восклицал он. Я уставилась на него с изумлением, ровным счетом ничего не понимая. «Нет — продолжайте — записывайте христианина — верните микрофон обратно!» — продолжай кричать он. Мой хозяин, сеньор Каррера, побелев от гнева, склонился и зашептал мне на ухо: «Старый дурак считает, что вы записываете только слова мавра. Падре ничего не понимает. Я заставлю его извиниться. Это настоящий скандал — так вести себя с гостьей!» В то время как мой хозяин вел язвительную перебранку, Диалог возобновился и близился к триумфальному завершению под восторженные крики: Viva la Virgin de la Franqueira! из уст и мавра, и христианина, которые с фанатичным пылом подхватила толпа. Священнику, наконец, объяснили технические тонкости записи радиопередач; он подошел ко мне и извинился за «прискорбное недоразумение». Падре вернулся в двадцатый век. Он понял, что никто не хотел оскорбить его драгоценную Пресвятую Деву Франквейрскую и никто не сомневался в ее могуществе и влиянии. Не потребовался Дон Кихот, чтобы защитить божественную Дуль-синею. Падре готов был благословить нас всех, даже мой магнитофон.

Перенос эротических влечений на религиозные образы — распространенная иллюзия, часто приводящая к нелепым инцидентам. Генри Инглис рассказывал о том, как во время шествия на Страстную неделю в Севилье в 1831 году статуи Девы Марии и святого Иоанна Крестителя пришлось поспешно занести в собор из-за сильного ливня. «Скульптуры были облачены в лучшие одежды, и те, кто знает Испанию, легко себе представят, до какой степени эти покровы могут быть роскошными и неприспособленными к дождю. Поскольку гроза не стихала, было решено, что статуи останутся на ночь в соборе. И тут возникла проблема: можно ли оставить Пресвятую Деву и святого Иоанна Крестителя в соборе одних на всю ночь, не нарушая при этом приличий? Послали за канониками и объяснили им суть проблемы. Один из святых отцов сказал: «Оставлять ее вместе со святым Иоанном неприлично». Другой же добавил: «Когда огонь подносят к конопле, приходит дьявол и раздувает его». В конце концов пришлось отправить послание к генерал-капитану {43} 43 Генерал-капитан — в XVI—XIX веках так назывались губернаторы испанских провинций. с просьбой поставить в соборе караульный пост, и капитанская стража с факелами всю ночь следила за поведением Пресвятой Девы и святого Иоанна. Все вышесказанное я услышал из уст одной дамы, которая скрывалась от дождя в соборе и самолично была свидетельницей этих споров».