Николай Копосов - Хватит убивать кошек!

Прошедшее с тех пор столетие создало интеллектуальные условия и выработало технические приемы для более последовательного применения критического подхода к научному мышлению. Главным из этих условий является, несомненно, критика науки, опирающаяся на идею социального конструирования знания и рассматривающая саму науку как одну из культурных практик [11] Foucault М. Les mots et les choses. Paris: Gallimard, 1966; Idem. L’archéologie du savoir. Paris: Gallimard, 1969; Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: The University of Chicago Press, 1970. О теории культурных практик применительно к историографии см.: Oakeshot М. The Activity of Being an Historian // Rationalism in Politics and Other Essays. London: Methuen, 1967; Certeau M. de. L’opération historiographique // Faire de l’histoire / Pub. par J. Le Goff. P. Nora Paris: Gallimard, 1974. Vol. I. P. 3–41. . Различные формы релятивизма сегодня в достаточной степени потеснили объективизм, чтобы можно было исследовать основания социальных наук, не особенно заботясь о том, приведет ли такое исследование к доказательству их объективности. В современной эпистемологии произошла своего рода «коперникова революция»: вместо того чтобы доказывать, что наука создает объективное знание, многие эпистемологи стремятся выяснить, что именно мы называем знанием и как именно добывают его науки [12] Gettier E. L. Is Justified True Belief Knowledge? // Analysis. Vol. 23. № 6. 1963. P. 121–123; Edidin A. What Epistemologist Has To Do? // American Philosophical Quarterly. Vol. 31. № 4. 1994. P. 285–287. .

Не связанное требованием «доказательства объективности», исследование науки сегодня естественным образом переориентируется с построения идеальной модели познания на эмпирическое изучение социальных и когнитивных механизмов функционирования науки. Характерно распространение в последнее время таких понятий, как «когнитивная эпистемология», «прикладная эпистемология» и т. д. Именно в этом контексте получает смысл попытка наметить контуры программы критики социальных наук, которая поставила бы проблему их основания с точки зрения не теоретической, а прикладной (или дескриптивной) эпистемологии, как задачу эмпирического исследования, обращающего на социальные науки все разнообразие методов, ими же самими выработанных для изучения «чужого сознания». Ближайшая задача здесь состоит в постановке проблемы, в обзоре возможной «территории» критики социальных наук, основных тем, которые она может поднять, основных течений мысли, на которые она может опереться, основных методов, которые она может использовать.

Прежде всего уместно рассмотреть социальные науки как предмет истории и социологии знания, причем с точки зрения различных направлений, сложившихся в этой области исследований. Социологи обычно предпочитают изучать естественные или точные, а не социальные науки: доказательство тезиса о зависимости науки от идеологического и культурного контекста смотрится гораздо убедительнее на материале, например, математики, нежели истории [13] Bloor D. Knowledge and Social Imagery. London: Routledge and Kegan Paul. 1976; Holton G. The Scientifique Imagination: Case studies. Cambridge: Cambridge U. P., 1978; Latour B., Woolgar S. Laboratory Life. The Social Construction of Scientific Facts. London: Sage Publications, 1979. . Но очевидно, что математика — не единственная доступная социологическому анализу наука. Важнейшей задачей историко-социологического изучения социальных наук является установление сложных, но нерасторжимых связей между их интеллектуальной эволюцией и конкретно-историческим контекстом, в котором эта эволюция происходила. Иными словами, я склонен принять «сильную» программу социологии знания [14] О сильной программе см.: Bloor D. Knowledge and Social Imagery. P. 1–47. , что, впрочем, достаточно естественно применительно к социальным наукам.

Поскольку социальные науки — это социальный институт, то одним из измерений их критики должно быть изучение их развития именно как системы учреждений, и прежде всего, конечно, изучение ключевых, переломных моментов этого процесса [15] Так, весьма важны для критики социальных наук исследования по истории университетов, прежде всего — того их периода, когда формировалась дисциплинарная структура современной науки. См.: McClelland С. Е. State, Society and University in Germany, 1700–1914. Cambridge: Cambridge U. P., 1980; Eugel J. Die deutschen Universitäten und die Geschichtswissenschaft // Historische Zeitschrift. Bd. 189. 1959. S. 223–378; Ringer F. Fields of Knowledge. French Academic Culture in Comparative Perspective, 1890–1920. Cambridge; Paris: Cambridge U. P.; Maison des Sciences de l’Homme, 1992; Weisz G. The Emergence of Modern Universities in France, 1863–1914. Princeton: Princeton U. P., 1983; Clark T. N. Prophets and Patrons: The French University and the Emergence of the Social Sciences, Cambridge (Mass.): Harvard U. P., 1973; Rothblatt S. The Revolution of the Dons. Cambridge and Society in Victorian England. Cambridge; London; New York: C.U.P., 1968; Veysey L. R. The Emergence of the American University. Chicago: The University of Chicago Press, 1965. . Как и обычно, в высшей степени плодотворным может оказаться сравнительный подход — привилегированное орудие критики всего, что претендует на абсолютность. Важным направлением работы является изучение академического мира как профессиональной и социальной среды — исследование источников ее формирования, путей социальной мобильности, контактов с другими группами, свойственных ей ценностных ориентаций, особенностей ее самосознания и «презентации себя в повседневной жизни», ее образа в общественном сознании и т. д. [16]В последние десятилетия историки и социологи науки показали плодотворность изучения таких проблем, как социальные аспекты формирования научных школ, отношения патроната в научном мире, характер академических стратегий, социальные аспекты легитимизации знания и научных достижений, повседневное функционирование научных учреждений и коллективов. Вместе с тем интеллектуальную эволюцию социальных наук необходимо соотнести с эволюцией других культурных форм (например, литературы, искусства) [17], идеологических течений, политических процессов и макросоциальных трансформаций в целом, вписать в контекст истории образования, книгоиздательства, способов чтения и коммуникативных систем. Все это может позволить подойти к проблеме функционирования социальных наук в обществе, связать их эволюцию с историей интеллигенции и богатейшей интеллигентской мифологии, наконец, открыть один из путей к пониманию форм и механизмов взаимопроникновения «ученого» и «обыденного» сознания, — иными словами, к пониманию того, как научное сознание вырастает из «жизненного мира» ученых.