Эрик Хобсбаум - Эхо «Марсельезы». Взгляд на Великую французскую революцию через двести лет

Ибо и 1789 год (приход к власти умеренных), и 1793—1794 годы (правление якобинцев) — звенья одной \50\ цепи. Любая попытка провести между ними грань, восхвалять Мирабо, но отвергать Робеспьера окажется несостоятельной. Это не значит, конечно, что между ними можно поставить знак равенства, как это делали консервативно настроенные ученые XIX века, например голландский идеолог протестантства Исаак да Коста (1798—1860 гг. ), писавший в 1823 году: «Якобинство, называемое ныне либерализмом» [80] Цит. по: Bezwaaren tegen den geest der eeuw (1823) (статья «Liberalisme»/Woordenboek der Nederlandsche Taal. The Hague. 1916. — Vol. 8. — Pt. I. — P. 1874. . Идеологи буржуазного либерализма прилагали много усилий к тому, чтобы не допустить демократии, то есть правления большинства, бедного и трудящегося. Либералы периода Реставрации и Конституции 1830 года делали это более жестко, чем Конституция 1791 года, поскольку они еще не забыли времени пребывания у власти якобинцев. Они считали, как и Минье, что «вся полнота власти должна принадлежать узкому кругу просвещенных людей», ибо лишь они имели моральное право управлять государством. Для них не существовало равных прав для всех граждан; для них, пользуясь словами того же Минье, «подлинное равенство» означало лишь равную для всех «возможность войти в круг просвещенных людей», а неравенство — «отсутствие такой возможности» [81] Mignet A. F. Histoire. — P. 207. . Словосочетание «либеральная демократия» представлялось им абсурдным: либо либерализм, опирающийся на власть элиты, куда открыт доступ всем талантливым и способным, либо демократия. Опыт революции научил их даже с недоверием относиться к республиканской форме правления, поскольку в понятии французов она была связана с якобинством. Конституционная монархия вигов в Англии, установившаяся в результате «славной революции» 1688 года, — вот, пожалуй, та система правления, которая, с определенными оговорками, представлялась им наиболее приемлемой. В 1830 году они посчитали, что добились своего.

Но они ошибались. Вступив на путь, открытый революцией 1789 года, остановиться было невозможно. И огромная заслуга де Токвиля, аристократа по происхождению, либерала по убеждениям, состоит как раз в том, что он не разделял в полной мере иллюзий Гизо и Тьера. Принято считать, что в своих трудах, посвященных Великой французской революции, де Токвиль отрицал ее историческую необходимость и выступал за постепенный характер эволюционного развития Франции. \51\ Однако, как мы уже видели, именно он с наибольшей убежденностью говорил о том, что революция знаменует собой окончательный и бесповоротный разрыв с прошлым. Точно так же его труды по истории демократии в Америке принято рассматривать, особенно в Америке, как дифирамбы этой системе. Но это не так. Ведь де Токвиль утверждал, что, хотя сам он, как и другие образованные люди, испытывает страх перед демократией, она в конце концов пробьет себе дорогу. Это вытекает из самой сути либерализма. Но можно ли придать процессу демократизации такую форму, чтобы избежать якобинства и социальных революций? Ответ на этот вопрос он искал, обратившись к опыту США, и пришел к выводу, что существует неякобинская версия демократии. Тем не менее, давая высокую оценку американской демократии, он не испытывал энтузиазма по отношению к самой системе. Создавая свой замечательный труд, Токвиль считал или, во всяком случае, надеялся, что в 1830 году был заложен прочный фундамент для дальнейшей эволюции французского общества. Он, однако, подчеркивал — и вполне справедливо, — что его неизбежно придется расширять, чтобы обеспечить функционирование политической демократии, которую созданная система, вольно или невольно, породила. Буржуазное общество и пошло в конечном счете по этому пути, однако даже в стране, где произошла революция, серьезно взялись за дело лишь после 1870 года. И, как мы увидим в последней главе, оценка революции в год ее столетия в основном определялась актуальностью решения этой проблемы.

Итак, главный вывод сделан: 1789 и 1793 годы неразрывно связаны между собой. И буржуазный либерализм, и социальные революции XIX и XX столетий ведут свое происхождение от Великой французской революции. В первой главе я попытался показать, каким образом программа буржуазного либерализма нашла свое отражение в опыте французской революции и посвященных ей исследованиях. В следующей главе мы рассмотрим революцию как модель для последующих социальных революций, которые пошли дальше либерализма, и как своего рода эталон для ученых, занимавшихся изучением и оценкой этих революций.