Дина Хапаева - Готическое общество - морфология кошмара

Продолжение и окончание истории Иммали-Исидоры.

Заключение рассказа Монсады. Сон Скитальца и его смерть» [30] Там же. С. 567. .

Дело осложняется еще и тем, что герои начинают видеть сны, вернее, в конце романа мы узнаем, что фантастические происшествия своей жизни они называют сном. Сравним два описания из новеллы об Иммали-Исидоре. Мы знакомимся с героиней на острове, затерянном в волнах Индийского океана. Она невинна и прекрасна, как и окружающий ее мир.

«Эта блаженная жизнь, наполовину действительная, наполовину сотканная из причуд воображения, но не отягченная никакой мыслью, никакой страстью, продолжалась до того, как девушке пошел семнадцатый год (...) Иммали (...) велела ему (Мельмоту-Скитальцу. — Д. Х. ) следовать за ней, туда, где были рассыпаны по земле плоды смоковниц и тамаринов, где ручей был так прозрачен, что можно было разглядеть каждую пурпурную раковину на дне и зачерпнусь скорлупою кокосового ореха прохладной воды, что струилась в тени манговых деревьев. Дорогой она успела рассказать ему все, что знала о себе. Она сказала, что она дочь пальмы. Что под сенью этого древа (...) она много раз видела, как на стеблях вянут розы... У меня есть друг, и он прекраснее всех здешних цветов. Среди роз, чьи лепестки сыплются в воду, нет ни одной, что могла бы сравниться с его лицом. (...) Встречаемся мы только у речки, когда солнце сюит высоко, и его уже никак не найти, когда стелются тени. Как только я поймаю его, я становлюсь на колени и начинаю его целовать...» [31] Метьюрин Ч. Р. Мельмот-Скиталец. М.: Наука, 1983. С. 276—278. .

Последняя сцена с участием Исидоры происходит в тюрьме, где она, только что убившая своего ребенка от Мельмота-Скитальца, умирающая от пыток инквизиции, говорит следующее:

«Отец мой, я часто видела сны... у меня было много снов, много смутных образов проплывало передо мной, но то, что было сегодня, не сон. В снах моих мне являлся цветущий край, где я увидела его впервые, вновь наступали ночи, когда он стоял перед моим окном и я дрожала, как только раздавались шаги моей матери, и у меня бывали видения, которые окрыляли меня надеждой... Но это был не сон: он действительно был здесь сегодня ночью. Отец мой, он пробыл здесь всю ночь; он обещал мне... он заверял меня... он заклинал меня принять из его рук свободу и безопасность, жизнь и счастье» [32] Там же. С. 520—521. .

Роман заканчивается сном Скитальца:

«Ему снилось, что он стоит на вершине, над пропастью, на высоте, о которой можно было составить себе представление, лишь заглянув вниз, где бушевал и кипел извергающий пламя океан, где ревела огненная пучина, взвивая брызги пропитанной серою пены и обдавая спящего этим жгучим дождем. Весь этот океан внизу был живым; на каждой волне его неслась душа грешника; она вздымалась, точно обломок корабля или тело утопленника, испускала страшный крик и погружалась обратно в вечные глубины. (...) Вдруг Скиталец почувствовал, что падает, что летит вниз — и застревает где-то на середине... И, однако, он увидел там нечто, еще чернее всей этой черноты, — то была протянутая к нему огромная рука; она держала его над самым краем бездны и словно играла с ним, в то время как другая такая же рука... (принадлежавшая одному существу) столь чудовищному, что его невозможно было представить себе даже во сне, указывала на установленные на вершине гигантские часы; вспышки пламени озаряли огромный их циферблат. Он увидел, как единственная стрелка этих таинственных часов повернулась; увидел, как она достигла назначенного предела — полутораста лет... Он вскрикнул и сильным толчком, какие мы часто ощущаем во сне, вырвался из державшей его руки, чтобы остановить роковую стрелку.

«От этого усилия он упал и, низвергаясь с высоты, пытался за что-нибудь ухватиться, чтобы спастись. Но падал он отвесно, удержаться было невозможно — скала оказалась гладкой и отвесной, как лед; внизу бушевало пламя! Вдруг перед ним пронеслись несколько человеческих фигур (...) Это были Стентон, Вальберг, Элионор Мортимер, Исидора, Монсада (...) Волны рокотали уже над его головой; он погружался в них все глубже...» [33] Там же. С. 527.

Не только хронология романа оказывается крайне запутанной: читателю не очевидны причинно-следственные связи между поступками героев, отдельными событиями и так называемыми «вставными повестями» — может быть, потому, что все они есть только сны, без причины обрывающиеся и сменяющиеся другими кошмарами? В повествовании постоянно, как в кошмарном сне, распадаются причинно-следственные связи и нарушаются законы природы: сбываются пророчества, стены становятся проходимыми насквозь и т.д. [34] Надо сказать, что этот прием — нарушение причинно-следственных связей между событиями романа — был уже испробован в другом готическом романе, а именно: в «Лесном романе» Анны Радклиф. Повествование наделено всеми неотъемлемыми свойствами кошмара — леденящие душу, но ирреальные образы, отчаяние и ощущение безвыходности положений, в которых оказываются герои.