Сьюзан Грубар - Иуда - предатель или жертва?

Предсмертная записка маленького Джуда часто интерпретировалась с точки зрения мальтузианской теории народонаселения и с точки зрения ее возмутительности, так это объясняет Мэц (529-532).

Большинство читателей расценили книгу, как атаку на институты высшего образования, недоступные для бедных, и на несостоятельность института брака.

Возможно, образ покаянного Иуды Рембрандта был навеян образами Вильяма фон Сваненбурга. Шварц утверждает, что «из более ранних работ наиболее близка этой редкой теме одна из гравюр в цикле кающихся грешников Вильяма фон Сваненбурга по мотивам Авраама Блумерта… Поза Иуды напоминает позу Св. Петра из того же цикла» (Schwartz, 75).

Как метко подметил О'Мэлли, «Время — убийца и мститель, но время разрушает со временем и самое себя» (O’Malley, 663).

Самоубийства исламских заключенных в тюрьме Гуантанамо в 2006 г. были квалифицированы как «аномальная война». Эта ситуация напоминает «Писца Бартлби» Мелвилла, здесь предпочтение также отдано смерти, как способу избежать подчинения чужой воле, не участвовать в ситуациях, которые кажутся неприемлемыми. История Германа Мелвилла «Писец Бартлби» (1853 г.) о клерке с Уолл-стрит, не готовом выполнять чужие указания (независимо от того, насколько доброжелательно ему отданы распоряжения) и в конечном счете решившем умереть, а не участвовать в ситуациях, которыми управляют другие. Это создает проблемы его работодателю, от лица которого ведется рассказ. Об отношении Мелвилла к По см. Fleissner.

См. Жижек. Кукла и карлик (125).

Анализ создания Йейтсом «Голгофы» в форме мистических видений, см. Хасвелл.

Прекрасный анализ этого предания предлагает Элмер (См.: Elmer, 130-137).

В Средние века, как это доказывается в Главе 3, самоубийство осуждалось, как признак демонической одержимости. Кошель фигурирует во многих картинах, иллюстрации которых приводятся в Главе 3. Появляется он и в картине Лукаса Кранаха Младшего «Эпитафия Иоахиму Анхельско-му»(1565 г.), на которой Иуда утаивает не только кошель, но и нож.

Я признательна Эндрю Г. Миллеру за толкование «Болезни к смерти» Кьеркегора [Kierkegaard, Sickness unto Death].

Кэлвин продолжает утверждать, что взгляд на Иуду, переданного «сатане для мучений без надежды на прощение», ошибочно, что доказывает католицизм: «Священники проповедают раскаяние и право получить прощение Господа для всего человечества, однако в случае с Иудой все иначе. Он лишен Божьей милости из-за упорства в грехе. Мы можем выбрать раскаяние сердцем, высказать признания в своих дурных деяниях. Но тогда отсюда следует, что священники уделяют внимание только внешним моментам и опускают главное: если человек предал Бога и предался Злу, мучения, позор и страх заслуженны грешником и справедливы. Грешник лишается милости Божьей» (175).

Слова в кавычках взяты из проповеди 1827 г. кальвиниста Натаниэля Эммонса, которую цитирует Кейн (Cane, 158).

Совершенно другое и написанное гораздо раньше стихотворение также противопоставляет горестную участь Иуды обещанному Иисусом безграничному. В балладе Кейла Янга Раиса «Жена Иуды Искариота» (1912) [Cale Young Rice: «The Wife of Judas Iscariot»] вдова Иуды испытывает ужас оттого, что Спаситель человечества мог воспользоваться и злоупотребить доверием к Нему ее мужа. Шокированная женщина в этой «антиистории» горестно плачет над мертвым телом своего мужа, восклицая: «Иуда! Иуда! Что Он наделал,/Христос, которому ты так верил!» Затем она вопрошает: «А был ли Он Христом?» Тайна роли ее мужа или его истинного лица остается нераскрытой; на нее намекает лишь неясная фраза: «Никому в мире не суждено узнать/О твоих сомнениях на Его счет, кроме меня!» Жена Иуды не только единственная догадывается, что Иудой двигали его подозрения, но и она единственная осознает, что его участь, возможно, подтверждает, что его опасения/предчувствия дурного/были небеспочвенны.

«Введение в критику чистого разума» И. Канта интерпретировано Марией Барон (10-13).

Риччи, интерпретирующий эту легенду, утверждает, что «в древнееврейском языке лишь одна-единственная буква — “daleth” — отличает имя Иуды от магических букв, “Tetragrammaton” — Пятикнижия, — которые нельзя ни произнести, ни написать» (Ricci, 18). На основании этого он делает вывод, что «имя Иуда отражает введение новой системы письма» (24).