Протоиерей Георгий Ореханов - Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников

Кратко останавливаясь на историографии работы, следует подчеркнуть, что каждая группа исследователей, исходя из своих собственных установок, всегда находила в Толстом то, что стремилась найти. Такой редуцированный подход связан с объективной широтой мысли писателя, ее самокритичной динамичностью и «неуловимостью», которая должна обязательно учитываться. В противном случае, т. е. при недооценке этого фактора, исследовательские выводы будут являться жертвой псевдонаучного соблазна «понимания» «правоты» Л. Н. Толстого и его заблуждений, причем часто «правота» писателя находится в плоскости совпадения с собственными идейными установками исследователя, а неправота – там, где этого совпадения нет.

Примеры рождения такого рода штампов очевидны. Исследователь-марксист будет утверждать, что писатель прав в своей критике самодержавия и русского государства и неправ в стремлении найти Божию Правду на земле. Внерелигиозный либерал оценит справедливость критики государственного устройства России и несправедливость равнодушия к будущему отечества, политическим свободам, негативного отношения к культуре и т. д.

Кроме того, можно говорить, что в значительной степени историография XX в. унаследовала ходульный взгляд на Л. Н. Толстого – многие работы о нем отмечены печатью чар Толстого, магией его личности, своеобразного «толстовского предания». Исследователям хорошо известны те ярлыки, которые возникают под влиянием подобного подхода: «яснополянский старец», «тайнозритель плоти», «матерый человечище», «серединный (сердцевинный) русский человек», «великий зритель и судья наших дел», т. е. кто угодно, но не живой человек.

К темам, затронутым в работах дореволюционных русских авторов, прежде всего относятся проблема кризиса духовности и церковности в России в синодальную эпоху, фактическим глашатаем которого, по мнению русских религиозных философов, выступил Л. Н. Толстой, и проблема антицерковного протеста (если не сказать: бунта) русской интеллигенции, нашедшего очевидное выражение в массовой демонстративной поддержке писателя после опубликования синодального определения 1901 г. Характерно, что хотя формально сборник «Вехи», изданный в 1909 г., с Л. Н. Толстым непосредственно связан не был, его проблематика в значительной степени была актуализирована именно философским творчеством писателя и его антицерковными и антигосударственными выступлениями (это очевидно по веховским статьям С. Н. Булгакова «Героизм и подвижничество» и С. Л. Франка «Этика нигилизма»). Фактически именно в работах указанных исследователей рождается богословие культуры и осмысление феномена секуляризации на русской почве, главным спутником которой и одновременно плодом является массовый отход от Церкви «образованного меньшинства». Рассматриваемая проблема была поставлена в статье С. Л. Франка «Л. Н. Толстой и русская интеллигенция» и в более поздней работе Г. Федотова «Трагедия интеллигенции» [9], а также в известном труде прот. Г. Флоровского «Пути русского богословия».

Говоря об изучении отдельных аспектов темы в русском зарубежье, следует прежде всего упомянуть известную работу архиеп. Иоанна (Шаховского) «К истории русской интеллигенции (Революция Толстого)» (последнее издание: М., 2003), а также книгу И. М. Концевича «Истоки душевной катастрофы Л. Н. Толстого», 15 лет назад переизданную в составе сборника «Духовная трагедия Льва Толстого» (М., 1995). Хотя эти книги могут быть названы научными исследованиями только условно, да и сами их авторы на этот статус не претендовали, можно утверждать, что они представляют собой важный этап в истории осмысления проблемы «Л. Н. Толстой и Церковь».

В первую очередь это относится к книге архиеп. Иоанна (Шаховского), в которой фактически впервые была сформулирована важнейшая особенность религиозных трактатов писателя, без учета которой изучение его творчества станет малоэффективным: в идеях «позднего Толстого» присутствует сложная связь правды с неправдой. Правда – в глубочайшем художественном чутье, в художественной «душевной» интуиции, которая не изменяла писателю до конца жизни, и в способности видеть социальные проблемы, потребности народа: «Религиозная неправда его оплетается вокруг его религиозной правды, как лиана вокруг дерева, и иссушает дерево. Правда христианская, как зеленый плющ, обвивается вокруг мертвого дерева толстовских идей и придает этому дереву цветущий вид» [10]. В его пророческом вдохновении имелись «лжепророческие признаки», которых не замечала русская интеллигенция [11]. Чтобы понять, где кончается правда и начинается ложь, нужна, по мысли архиеп. Иоанна, «вера в полноту евангельского Богооткровения», а также «доверие к святым учителям и пророкам Церкви» и «глубокий опыт неложной интуиции» [12].