Коллектив авторов - Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Необходимость обсудить на широком научном форуме проблемы, связанные с изучением дворянства, власти и общества в провинциальной России XVIII века, определялась в большой степени существованием различных традиций их осмысления представителями различных научных школ. Так, традиционное несовпадение подходов и методов в изучении истории России между российской (советской) и западной научными школами, кажущееся привычным для недавнего прошлого, не преодолено, по мнению некоторых исследователей, и сегодня. Американский историк Дэвид Ранзел в статье с многозначительным названием Единое научное сообщество: Пока нет пишет, что обсуждение на страницах печати и на научных форумах фундаментального труда Бориса Николаевича Миронова Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.) {13} 13 Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. СПб., 1999. отчетливо продемонстрировало «не срастание, а, вероятно, увеличение разрыва между западными и российскими подходами к истории России» {14} 14 Ransel D.L. A Single Research Community: Not Yet // Slavic Review. Vol. 60. 2001. P. 550–557. . Во времена Советского Союза, несмотря на то что общение советских историков с их западными коллегами было крайне затруднено, обе группы, по мнению Ранзела, двигались в своих научных поисках примерно в одном направлении — от политической, дипломатической и интеллектуальной истории, которая интересовала исследователей в 1950–1960-е годы, к проблемам социальной истории в 1970–1980-е годы, — хотя представители этих групп и приходили нередко к различным выводам в зависимости от понимания задач исторического исследования. Развал коммунистического режима и прекращение контроля партии над обществом в России предопределили обращение российских историков к таким ранее запрещенным или непопулярным темам, как монархия и царская семья, сословия священников и купцов, история предпринимательства и частная жизнь. Многие традиционные темы также требовали переосмысления, учебники истории нуждались в переписывании. Обращение к новой исторической проблематике в России совпало с поворотом интереса западных историков в 1990-х годах к культурной истории и постструктурализму, обычно обозначаемому как «лингвистический поворот». В то время, когда российские ученые, по мнению Ранзела, испытывали острую потребность в более ясном, неидеологизированном понимании своего прошлого и создании истории России, покоящейся на твердом основании «исторической правды», их западные коллеги увлеклись освоением подходов из таких смежных областей знаний, как литературоведение и культурология, антропология и лингвистика, которые «дестабилизировали» историческое знание, уводя исследователей из сферы фактов и однозначных интерпретаций в область гибких категорий и концептуальных догадок {15} 15 Там же. Р. 551–553. .

Данный разрыв в подходах и задачах исторической науки в России и на Западе особенно чувствуется применительно к исследованиям по региональной истории России. Американская исследовательница Сьюзан Смит-Питер, с энтузиазмом приветствуя появление на свет множества новых изданий по истории отдельных регионов, отмечает стремление российских историков к накоплению и освоению нового эмпирического материала, особенно почерпнутого в архивных исследованиях. При этом, однако, российские историки, по мнению Смит-Питер, нередко игнорируют достижения современных теорий исторического анализа. В то же время их западные коллеги преимущественно обращаются к новым теоретическим подходам, нередко забывая подкреплять свои рассуждения основательным фактологическим базисом. В результате, резонно замечает исследовательница, «на Западе мы имеем дело с теорией без местного материала, в России мы видим местный материал без теории» {16} 16 Smith-Peter S. How to Write a Region: Local and Regional Historiography // Kritika Vol. 5. 2004. P. 527–542, цит. р. 541. .

Трудности, переживаемые современной исторической наукой в осмыслении истории российской провинции XVIII века, во многом увеличиваются из-за отсутствия ясного представления о том, что же является объектом исследования и в рамках какой дисциплины (или субдисциплины) эти исследования проводятся. История русской провинции, провинциальная история, локальная история России, краеведение, историческое краеведение, региональная история, регионоведение, регионология, местная история и даже местография — эти и подобные им названия применяются в многочисленных и разнообразных работах, обсуждающих проблемы истории отдельных регионов России. Более того, толкование этих дисциплин и субдисциплин, а также сфер их «интересов» встречается самое разнообразное и даже противоречивое. Так, Александр Борисович Каменский в своей книге о жителях Бежецка в XVIII веке осторожно уходит от определения того, как назвать интересующую его область знания. Он пишет в предисловии: «…априорная установка на то, что я занимаюсь микроисторией, локальной историей, антропологией города или историей повседневности, была бы не менее вредна, чем если бы я приступил к этому исследованию с некой уже готовой концепцией повседневной жизни русского города XVIII в.» {17} 17 Каменский А. Б. Повседневность русских городских обывателей. Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII в. М., 2006. С. 20. . Тем не менее Каменский предлагает строго разделять «местную» и «локальную» истории. «Во второй половине [XVIII] столетия […] зарождается […] направление, впоследствии получившее название “Провинциальная историография XVIII в.” […] [и] это стало началом того, что в наши дни именуют местной историей, или краеведением (не путать с локальной историей!)» {18} 18 Там же. С. 13. — восклицает историк и далее приводит определение двух подходов, принятых в локальной истории и отличающих ее от краеведения. Первый из них, в определении Лорины Петровны Репиной {19} 19 Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С. 64–65. , цитируемом А. Б. Каменским,