Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир - Статьи разных лет

Как и следовало ожидать, это определение свободы Екатерина взяла у своего наставника Монтескье, в данном случае из книги II, главы 3 его трактата «О духе законов», внеся нужные ей изменения. По сути, оно повторяло то определение, которое императрица написала еще в 1762 году, после того как прочла анализ Д’Аламбера трактата Монтескье «О духе законов»: «Политическая свобода, в отношении к гражданину, состоит в безопасности, под защитой закона, или по крайней мере в мысли о такой безопасности, которая гражданину позволяет не бояться своего соседа» {383} . Это ощущение должна обеспечить законная политическая власть, обладавшая правом, даже обязанностью вводить ограничения для поддержания народного благополучия. Но как только эти ограничения введены, подданный может жить спокойно, зная, что ему нечего бояться соседей, ведь и они тоже намерены соблюдать законы. Законопослушный подданный также может быть уверен, что государство не будет относиться к нему тиранически. Личность подданного и его имущество будут оставаться неприкосновенными. Вот такую, похоже, перспективу предлагала политическая свобода Екатерины.

С помощью Учреждений для управления губерний, Устава благочиния, Жалованных грамот и других законодательных актов, которые должны были заключить в себе фундаментальные законы России или составить абсолютистскую конституцию, императрица заявляла, к своему удовольствию, что жалует подданных свободой. Как следствие, Екатерина была абсолютным монархом — она предпочитала слово «самодержица», — а не деспотом. Соблюдать возложенное ею самою на себя требование подчиняться законам она должна была столь же неукоснительно, как и ее подданные. Эти подданные могли жить спокойно, будучи уверены, что и их личность, и их собственность неприкосновенны. Такое ощущение безопасности, как утверждала Екатерина, прежде было не знакомо России. Его появление обеспечит императрице неувядающую славу.

Признавая за собой обязанность соблюдать законы, императрица пыталась провести различие между абсолютной монархией и деспотизмом, которое другие, включая Монтескье, проводили до нее {384} . В главе I книги II трактата «О духе законов» философ попытался четко отделить одно от другого: абсолютная монархия — это форма правления, при которой «управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов»; при деспотическом же правлении «все вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица». Такое же различие в том же столетии несколько десятилетий спустя провел автор статьи «Pouvoir» [150]в «Энциклопедии». «Необходимо, — предупреждал он, — не смешивать абсолютную власть монарха с произвольной и деспотической властью; ибо происхождение и природа абсолютной монархии ограничена самой ее природой, намерениями тех, от кого монарх ее получает, и фундаментальными законами своего государства» {385} . Немногие на континенте стали бы спорить с таким различением этих двух форм, во всяком случае до 1789 года.

Энергия, которую императрица потратила на свои Грамоты, — а мы знаем по ее собственному свидетельству, что энергия была значительной и тратила она ее в течение многих лет — говорит о поразительной, хоть и не всегда уместной, вере в действенность законов. Ее вера, основанная на мнении, что институты формируют человеческую натуру, а не наоборот, выявляет тот факт, что ее носительница была привержена ценностям XVIII столетия, ценностям дореволюционной эпохи. Последние подразумевали, что если при устройстве политических институтов учитывать не только абстрактные соображения, но и конкретные местные условия, то народ можно вести в направлении человеческого счастья. Веком ранее контекст этой мысли был бы скорее религиозным, чем политическим; веком позже он был бы подчеркнуто идеологическим. Поразительная вера в действенность законов объясняет ее склонность к детальным описаниям, столь характерную для этих Грамот. Действительно ли императрица считала, что в Грамотах надо оговаривать, какие дворяне подпадают под каждую из ее шести категорий? Или в каком экипаже позволено ездить по городу купцу второй гильдии? Или как именно должно открываться собрание ремесленной управы? Или сколько должен, не говоря уж о том, должен ли вообще, батрак отработать на другого крестьянина, прежде чем ему можно будет обрабатывать землю для себя? Очевидно, да, ведь она была убеждена в том, что добродетель происходит из порядка и поэтому надо руководить народом, чтобы сделать его добродетельным, во всех, каких только можно вообразить, мелочах. Как раз это ее решительное намерение законодательно ввести человеческое счастье в сочетании с ее почти маниакальной приверженностью к мелочам и характеризует Екатерину II как одного из последних просвещенных монархов, а Грамоты — как один из последних памятников эпохи просвещенного абсолютизма.