Дэвид Гриффитс: Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Однако и сегодня можно констатировать, что пройдена лишь небольшая часть пути и окончательные выводы делать еще рано.

Любой историк, берущийся за изучение прошлого, всегда стремится внести в свою тему что-то новое. Собственно, в этом — в производстве нового знания — и состоит смысл науки. Но в истории невозможно найти временной период или проблему, которая в той или иной степени не была бы уже ранее затронута в работах ученых. И потому, вероятно, более, чем в какой-либо другой науке, в истории первостепенное значение имеет знание исследователем того, что было сделано его предшественниками. Более того, зачастую некие априорные знания и представления, с которыми историк приступает к изучению своей темы, даже если сам исследователь этого не сознает, являются плодом усилий его коллег, работавших до него. С этой точки зрения выход в свет на русском языке сборника статей Дэвида Гриффитса, многие из которых давно стали классикой историографии екатерининской России, восполняет существенную лакуну в истории изучения этой проблематики. При этом можно не сомневаться, что работы американского историка с интересом прочтут не только профессионалы, но все интересующиеся русской историей XVIII века.

Появление на российском престоле в XVIII столетии иностранцев, а если говорить точнее, немцев у многих вызывает удивление. Как нередко считают, напряженность, возникавшая между немецкой идентичностью и чувством национальной гордости россиян, должна была служить источником целого спектра проблем и для самих правителей, и для их подданных. Претендующий на трон иностранец мог, конечно, пытаться подстроиться под свое новое окружение, но в конечном итоге ему (или ей) суждено было навеки остаться чужим в чужой стране. Совсем как в шекспировских пьесах, правитель мог все свое царствование потратить на попытки преодолеть собственное выпадение из существующих конвенций. Вероятно, это было так и в случае Екатерины II. Как уверяет нас Саймон Диксон, автор недавней биографии императрицы, она, например, с таким усердием соблюдала русские религиозные обряды именно потому, что ей нужно было «опровергнуть подозрения, связанные с ее иностранным происхождением» {18} . Но, несмотря на все усилия, она, судя по всему, была обречена на положение чужестранки в русской среде.

Императрица не только не принадлежала к роду Романовых — в ее жилах не было вообще ни капли русской крови! Но действительно ли это означало, что ярлык иностранки, пришельца извне, был закреплен за ней навечно? Насколько жесткой и прочной была категория «иностранности»? И в самом ли деле именно иностранное происхождение раз и навсегда предопределило идентичность Екатерины или были и какие-то другие, возможно даже более значимые, маркеры? Если да, то какие? Наконец, могла ли императрица хоть как-то сама влиять на собственную идентичность или же эта идентичность была задана от рождения?

В этой статье мы исходим из предположения, что, прежде чем делать выводы о восприятии ее идентичности в публичной сфере и о ее собственных попытках формировать это восприятие, необходимо принять во внимание то, как она осмысляла собственную идентичность. Наиболее очевидной отправной точкой для изучения этого вопроса является собственноручное описание ее жизни при дворе в годы, предшествовавшие ее восхождению на престол в 1762 году. Эти записки часто ошибочно называют мемуарами {19} (как и мы будем их именовать в этой статье): они действительно были бы таковыми, если бы императрица продолжила описывать свою жизнь и после 1762 года. Однако это не соответствовало ее замыслу, ведь к этому году она уже достигла своей цели, а именно сформировала для себя желаемый образ и, коли на то пошло, утвердила свое право царствовать вместо своего мужа — выходца из рода Романовых. В той мере, в какой мемуары Екатерины посвящены не отзывам на значимые события, свидетелем которых она стала, а ее развитию как личности и конструированию ею своего образа, их можно считать автобиографией. Этот жанр позволил ей представить себя публике не такой, какой она была на самом деле, а такой, какой она желала выглядеть.

Сама Екатерина отмечала:

…тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я считала всегда безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что естественно всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца {20} .