Бенгт Янгфельдт - От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы

В марте 1918 г. столица переехала в Москву, что означало конец Петровской эпохи в истории России. Провозглашение в конце 20-х гг. Сталиным «построения социализма в одной стране» означало, что Советская Россия окончательно закрылась от окружающего мира.

Из первого города государства Петроград сделался вторым. Возможно, это и спасло его: между тем как старую Москву снесли, чтобы строить новый, современный город, столицу мирового коммунизма, Петроград— Ленинград оставили в покое. Он приходил в упадок, но то был упадок красоты. И сейчас, когда это разрушение наконец остановлено, может быть, еще не поздно восстановить город в его давнем блеске.

Сквозь дымку времен трудно осознать то потрясение, ту боль и печаль, которые ощущали петербуржцы при виде постигавшей город разрухи. Ранние, хотя и косвенные воспоминания принадлежат Перу Андерсу Фогельстрёму. Его отец работал в России в фирме «ASEA» в 1915–1918 гг., и в сентябре 1918-го будущий писатель, которому тогда было всего несколько месяцев от роду, приехал с матерью в Петроград. Позднее мать рассказывала ему, как уже в дрожках ее удивляло, насколько все успело измениться за проведенный ею в Стокгольме год: «Город в результате мятежей и уличных боев был обшарпанным и разбитым. Люди выглядели бедными, голодными и усталыми, с центральных улиц исчезли хорошо одетые фланёры, многие магазины были закрыты». Госпожа Фогельстрём быстро поняла, что в этой стране у ее семьи нет никакого будущего, и уже через два месяца они опять были в Швеции.

Одно из лучших описаний вышло из-под пера петербургского шведа, ранее уже фигурировавшего в этой книге: Бенгта Идестама-Альмквиста, который в 1930 г. под псевдонимом Робин Гуд издал книгу «Страна, которая будет смеяться», где, в частности, рассказывает о посещении города своего детства.

Стоял 1922 г., и страна была на грани вымирания. «Трудно смотреть на агонию человека, — пишет Идестам-Альмквист. — Искра жизни мечется, пытаясь отыскать какое-нибудь горючее, ничего не находит, в отчаянии пытается снова, она не хочет умирать, не хочет погаснуть, исчезнуть в тиши темноты». Но сколь же тяжко видеть агонию умирающей страны, города, народа.

В 1918–1922 гг. Россия и С.-Петербург умирали. Тишина окутала города, леса, городские улицы — тишина крайнего изнеможения, как у смертного одра человека…

Даже царский С.-Петербург был городом серым. В дождь-грязь между камнями вымощенных улиц, поднимавшийся над Невой туман, серые мундиры на всех мужчинах. Но прежде эта серость оживлялась мелькавшими повсюду радостными, яркими красками: дугами в сбруе тягловых лошадей, ярко-красными трамваями, белыми как мел, лимонными, оранжевыми, багровыми, розовыми, голубыми дворцами и церквами.

К 1922 г. эти краски исчезли, все покрыто слоем грязи, придававшей трамваям, домам, лошадям и людям «ту же безнадежную бесцветность, как у улиц, тумана, неба, реки Невы». Дрожки катятся по улицам, стараясь избежать ям и выбоин, куч мусора и груд камней. Повсюду тишина. Люди — «серые и безжизненные, как привидения», и жмутся к стенам домов, словно стыдясь своей нищеты. У них нет сил громко разговаривать, смеяться, кричать. «Тишина подавляла. Такой большой город, и так тихо. Это казалось неестественным, отталкивающим». Писатель едет по промышленному району у Выборгской набережной, где располагаются машиностроительный завод Нобеля и механические мастерские Лесснера, на которых некогда работал его отец:

«Я ехал знакомыми местами. Здесь был завод моего отца. Запертые на засов ворота. Тихо и пусто.

Следующий комплекс — сахарный завод Кёнига. Здания без крыш и стекол в окнах, с покрытыми сажей стенами. Кёниг сгорел. Тихо и пусто.

Следующий завод: лесопильня Лебедева. Тихо и пусто.

Следующий завод: механические мастерские Нобеля. Тихо и пусто.

Я помнил прежний дворец Нобеля — средоточие шведской колонии. У ворот всегда стоял ряд экипажей и автомобилей, дом был полон гостей.

Сквозь стеклянные двери я заглянул в вестибюль: неметенный пол, грязные мраморные лестницы, окурки в углах. Дворец был большевистским молодежным клубом».

Картина относится к 1922 г., но могла быть нарисована в любой другой год. Уныние, ямы в асфальте, грязь, люди с опущенными вниз глазами, отсутствие человеческого интереса к судьбе города — это замечали все посетившие Ленинград независимо от года или десятилетия.

В 30-е гг. изолированность города от окружающего мира стала полной. В 1938 г. шведское генеральное консульство вынудили закрыться, и оборвалась последняя связь Швеции с прежней метрополией Балтики. Лишь в конце 50-х гг. Ленинград вновь открылся для иностранцев.