Ольга Эдельман: Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках

Еще один нехороший слух о Кобе, ходивший в партийной среде и также кавказского происхождения, – это подозрение, что он являлся агентом охранки. Обвинение гораздо более серьезное с точки зрения ветеранов подполья, нежели слухи о причастности к экспроприациям. Подпольщикам было свойственно искать в своей среде провокаторов [17], и их действительно было много, особенно в кавказских организациях. Упомянутые выше публикации 1920-х годов содержат намеки этого рода, Б. Николаевский ссылался на ходившие в Баку слухи, что провал и арест С. Шаумяна были следствием сотрудничества Кобы с охранкой [18]. Очень прозрачные намеки на провокаторство Кобы находим даже в автобиографическом романе бывшего бакинского подпольщика, опубликованном в 1925 году в Ленинграде, где либо редакторы, не знавшие бакинских слухов, не опознали в тексте этот опасный момент (что, по правде говоря, сомнительно), либо же выход книги был еще одним из антисталинских маневров на этот раз со стороны верхушки ленинградской партийной организации во главе с председателем Петроградского совета ЕЕ. Зиновьевым, который также на XIV съезде партии выступил с критикой Сталина [19].

Однако все архивные поиски не дали решительно никаких достоверных документальных подтверждений сотрудничества Иосифа Джугашвили с полицией, зато нашлось много серьезных аргументов, опровергающих такие подозрения [20]. Этот вопрос подробно и блестяще рассмотрен крупным знатоком архивов Департамента полиции и приемов агентурной работы того времени З.И. Перегудовой, к ее работам мы и отсылаем читателя [21]. Перу этого же автора принадлежат исчерпывающие в своей убедительности доказательства того, что фигурировавшее в литературе так называемое «письмо Еремина», документ, опубликованный И. Левином, якобы происходивший из переписки жандармских офицеров и свидетельствовавший о Сталине как агенте охранки, является подделкой. Он изготовлен в среде эмигрантов, вероятно, бывшим жандармским офицером Руссияновым [22].

Короче говоря, нет ничего удивительного в том, что, утвердившись у власти, Сталин к началу тридцатых годов взял под твердый контроль все, что выходило из печати не только касательно его собственного революционного прошлого, но и вообще истории партии. Отныне любые публикации такого рода требовали санкции ЦК ВКП(б), а деятельность различных общественных организаций, работавших на этой ниве, была свернута, прекратили существование и сами эти организации: Комиссия по истории Октябрьской революции и Российской коммунистической партии (большевиков), более известная как Истпарт (действовала до 1928 года), Общество старых большевиков (закрыто в 1935 году), Общество политкаторжан и ссыльнопоселенцев (ликвидировано в 1935 году).

Кажется очевидным, что в условиях формирования культа Сталина и утверждения официальной идеологии была неизбежной фальсификация недавней истории, а подлинная история, опирающаяся на документы, становилась совершенно неуместной. Но только ли потому, что из революционных анналов приходилось вычеркивать одну за другой фамилии большевиков, «оказавшихся врагами народа», чьи имена теперь не подлежали упоминанию, а заслуги следовало приписать верным сподвижникам вождя? Критики Сталина полагали, что он прежде всего боялся разоблачения своего темного прошлого, оттого история по его приказу подвергалась ревизии, а архивы – чистке и изъятиям. Эта точка зрения была очень распространена в эмигрантских кругах и базировалась на убеждении в истинности слухов, что Сталин был агентом охранки и уголовником. Однако слухи эти на самом деле вряд ли когда-либо имели под собой документальную основу, а в том, что в СССР была проведена чистка полицейских архивов, были убеждены не имевшие к ним доступа эмигрантские авторы, но отнюдь не хранившие тогда и хранящие по сей день эти фонды сотрудники архивов [23].

Между тем, просмотрев большое количество историко-партийной литературы и периодики, могущей иметь отношение к молодости Сталина, изданной как в сталинскую эпоху, так и до, и после нее, я заметила одну ускользавшую от внимания исследователей тенденцию. В 1930-е годы из рассказов о революционерах-подпольщиках постепенно исчезает ряд сюжетов: остросюжетные подробности похождений боевиков-бомбистов, экспроприации, убийства штрейкбрехеров, предателей и полицейских агентов, вообще покушения и теракты, транспортировка оружия и проч., – то, что так любили живописать партийные летописцы 1920-х годов и чем полны были до некоторых пор страницы журнала «Пролетарская революция». Описания всего, связанного с техникой революционной работы (способы перехода границы, устройства подпольных типографий, принцип создания гектографа), также уходили со страниц историко-партийных публикаций сталинской эпохи. Заметим, что параллельно тогда же была практически закрыта тема истории террористов-народовольцев, которые хоть и были не марксистами и, хуже того, прямыми предшественниками эсеров, но в 1920-х, а затем 1960-1980-х годах вполне успешно вписывались в ряды героев-революционеров. Симптоматично, что журнал «Пролетарская революция» не пережил военных лет и перестал выходить в 1941 году. В 1930-х история подполья стала пресной, чинной, состоящей исключительно из штудий марксизма, листовок, публицистики, изобличения идейных противников, организационной и агитационной работы (без уточнения, что именно подразумевали эти расплывчатые термины), ну, и разумеется, моментов, когда большевики возглавляли восстания трудящихся масс. Было ли это связано с тем, что лично Сталину нечем было похвастаться по части «боевой работы»? Очевидно, такое объяснение не годится, соответствующие эпизоды в биографии Сталина были, а роль его в этом точно так же могла бы быть раздута и преувеличена, как и в любом другом отношении. Кстати, она и преувеличивалась, но, как это ни парадоксально, в той самой негласной, антисталинской устной традиции воспоминаний старых большевиков и меньшевиков-эмигрантов, приписывавшей Сталину непосредственное участие в тифлисской экспроприации 1907 года и бандитские рейды в охваченном революционными выступлениями Баку.