Геннадий Чагин - Армянский переулок,11

Иногда для завязывания знакомств старших сыновей— Николая и Феденьку водили недалеко, на Покровку, в просторный, богатый связями дом князей Трубецких. Братья поначалу страшно дичились. Однажды на детском балу они увидели чернявого, непоседливого мальчика, чем-то смешившего старшую из дочерей Трубецких.

— Кто это? — спросил Федя у брата.

— Сашенька Пушкин, племянник Василия Львовича, поэта,— ответил тот и подвел брата ближе к смеющимся детям. Возможно, так в первый раз очно встретились два будущих великих русских поэта, чтобы потом уже, по воле судьбы, не встречаться более никогда. А о той встрече они по молодости лет вскоре забыли и не вспоминали никогда.

Значительно реже Тютчевы устраивали детские балы и у себя, но это случалось уже после переезда в дом Шереметевых, в середине 1810-х годов. Тогда, как вспоминал поэт, его сестра, хозяйка будущего бала, десятилетняя любимица семьи Дашенька «тщательно составляла пригласительные списки».

Скоро веселью в Москве пришел конец. Войска Наполеона перешли границу, двигались к Смоленску. Жители стали лихорадочно готовиться к эвакуации. Вздорожали кареты, повозки, лошади. Родовитые москвичи разъезжались по своим дальним имениям — в Ярославль, Казань, Нижний Новгород. Тютчевы выбрали Ярославщину. Там, под Угличем, в благоустроенном имении в селе Знаменском в одиночестве доживала свои последние месяцы бабушка поэта Пелагея Денисовна Тютчева.

У девятилетнего Федора события, связанные с выездой из Москвы, не очень запечатлелись в памяти. Может, чуть больше помнил он о днях пребывания у бабушки под Угличем. Лишь много лет спустя умудренный жизнью поэт вспомнит в своем стихотворении «Итак, опять увиделся я с вами...», что где-то там, в далеком детстве, на одном из забытых кладбищ переполненной беженцами Ярославщины останется похороненный младенец Тютчевых, «...брат меньшой, умерший в пеленах».

«Нам никогда не случалось слышать от Тютчева никаких воспоминаний об этой године,— напишет в «Биография» И. С. Аксаков,— но не могла же она не оказать сильного, непосредственного действия на восприимчивую душу девятилетнего мальчика. Напротив, она-то, вероятно, и способствовала, по крайней мере в немалой степени, его преждевременному развитию, что, впрочем, можно подметить почти во всем детском поколении той эпохи. Не эти ли впечатления детства как в Тютчеве, так и во всех его сверстниках-поэтах зажгли ту упорно пламенную любовь к России, которая дышит в их поэзии и которую потом уже никакие житейские обстоятельства не были властны угасить».

А дом их в Москве, как сообщил господам управляющий, по счастливой случайности оказался целым. Спасли дома в переулке от пожара и разграбления соседи из армянского подворья. «Приближенный императора Наполеона, некто из армян, любимый мамелюк Рустан, испросил у Наполеона повеление, чтобы весь квартал от Покровки до Мясницкой улицы, и все то, что принадлежит армянской церкви, было сохранено... для чего были повеления и поставлены военные французские караулы». А когда пожары все-таки начались, «усердие я бдительность некоторых пребывающих тогда в Москве армян и еще соседей (среди которых вполне могли оказаться смотревшие за домом дворовые Тютчевых,-Авт.) отвратили бедствие пожара и тем единственно спасена была эта часть древней столицы».

И все-таки в Москву решили не возвращаться. Слишком дорога была бы жизнь в почти выгоревшем городе. Поэтому дом более чем на год сдали как раз искавшей уцелевшее здание для аренды Московской Практической академии коммерческих наук. А сами отправились в родной край — в отцовское имение Овстуг, на Бряньщину. Там весной 1813 года юного Федора Тютчева ждали занятия с его первым учителем русской словесности Семеном Егоровичем Ранчем.

С осени 1814 года Тютчевы опять живут в Москве, в своем доме в Армянском переулке. Отец, Иван Николаевич, поступает на службу в Канцелярию кремлевских строений. И, видимо, начинает службу успешно, ибо вскоре удостаивается чина надворного советника. Жизнь Тютчевых тянется неторопливо и счастливо. Многое в ней подчинено матери — Екатерине Львовне. Властный, независимый характер ее во многом передается младшему, самому любимому сыну в семье — Феденьке. В доме, наряду с модным тогда в дворянской среде французским языком, хорошо уживается и русский простонародный, свято чтутся русские патриархальные традиции. Дети воспитываются в «страхе божьем». По свидетельству правнука поэта К. В. Пигарева, «в канун больших праздников у Тютчевых нередко служились всенощные на дому, а в дни семейных торжеств пелись молебны». В доме нередко можно было встретить маменькиных приживалок. К счастью, Екатерине Львовне так и не удалось сделать из младшего сына ярого приверженца церкви.