Геннадий Чагин - Армянский переулок,11

Иван Сергеевич Аксаков, автор замечательнейшей «Биографии Федора Ивановича Тютчева», узнавший Екатерину Львовну уже в ее преклонном возрасте, характеризует мать поэта как «женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитою до болезненности». Ипохондрией в те времена называли преувеличенное внимание к состоянию своего здоровья. Эта склонность преувеличивать свои недуги не помешала матери большого семейства дожить до глубокой старости. Она умерла в мае 1866 года, немного не дожив до своего девяностолетия, и была похоронена в Москве, на Новодевичьем кладбище.

Отец поэта, Иван Николаевич, получил образование в Петербурге, в основанном Екатериной II Греческом корпусе, а затем служил в гвардии. Дослужившись до чина поручика, он вышел в отставку, видимо, не чувствуя никакого призвания к военной службе. По свидетельству того же Аксакова, он слыл человеком рассудительным, «с спокойным, здравым взглядом па вещи», отличался «необыкновенным благодушием, мягкостью, редкой чистотою нравов», по «пе обладал ни ярким умом, ни талантами». Женившись на Екатерине Львовне, он был вполне счастлив в семейной жизни, боготворил жену и безропотно передал ей все семейные бразды правления. Видимо, благодаря этому в семье всегда царила спокойная и благожелательная атмосфера. «Смотря на Тютчевых,— записывал уже в 1820-х годах университетский товарищ поэта М. П. Погодин в своем дневнике,— думал о семейном счастии. Если бы все жили так просто, как они».

В новый дом Тютчевы переезжали в самый канун Нового года. Иван Николаевич торопил дворню — жена была «тяжела», ждала шестого ребенка. Не успели отгулять новогодние праздники, как 19 января «у отставного коллежского асессора Ивана Николаевича Тютчина (дьячок еще плохо знал фамилию нового прихожанина и поэтому переврал ее) родился сын Василий...»

В крестные сыну Екатерина Львовна пригласила своего знатного дядю, сподвижника А. В. Суворова, генерал-лейтенанта А. М. Римского-Корсакова и сестру мужа княгиню Е. Н. Мещерскую. В числе приглашенных на крестины оказались ближайшие соседи по переулку, и среди них богатый купец и меценат Еким Лазаревич Лазарев, который как раз задумывал создать о Москве, поблизости от своего дома, армянское учебное заведение, ставшее в будущем известным Лазаревским институтом восточных языков. Вот для этой-то цели удалось Лазареву заполучить через Тютчевых талантливого русского архитектора-самоучку Тимофея Григорьевича Простакова, бывшего крепостным у генерала Римского-Корсакова. Тимофей Простаков вскоре стал одпим из авторов проекта здания Лазаревского института, и поныне красующегося своими легкими формами в начале Армянского переулка, со стороны улицы Кирова.

С тех пор Тютчевы и Лазаревы па протяжении долгих лет дружили семьями, а потом оказались дальней родней. Сын Тютчева Иван Федорович был женат (с 1869 г.) яа племяннице поэта Б. А. Баратынского О. Н. Путяте, а портрет красавицы Анны Давыдовны Абамелек (мать ее происходила иа семьи Лазаревых), ставшей женой брата Б. А. Баратынского, до сих пор висят в литературной гостиной Музея-усадьбы Мурапово имени Ф. И. Тютчева. Ставшая известной переводчицей русской поэзии, Анна Давыдовна переводила иа английский язык стихи своих близких и дальних родственников Баратынского, Лермонтова и Тютчева. А сам Тютчев был особенно дружен с Христофором Лазаревичем Лазаревым, о котором писал в 1854 году, что он «давнишний друг нашей семьи... и совершенно особенным образом расположен к нам...». В доме Лазаревых в Петербурге, близ армянской церкви, поэт многие годы снимал просторную квартиру для своей семьи.

Но как бы там ни происходили события в дальнейшем, тогда, во время переезда в новый дом, хлопоты с рождением очередного брата и многочисленные гости мало интересовали семилетнего Феденьку Тютчева. Рано научившись читать, он, закрываясь в своей спаленке, с увлечением читал все, что удавалось выпросить из библиотеки отца, особенно своего любимого Жуковского. И тогда с большим трудом верному дядьке Николаю Афанасьевичу Хлопову, ходившему за дитятею с его четырехлетнего возраста, удавалось вытащить погулнгь по шумной Маросейке.

Жизнь в первопрестольной шла между тем своим чередом. «Последние две зимы перед нашествием французов званые обеды, гуляния и спектакли сменялись без передышки... То было время, когда редко хворали, когда мало думали, по много и беззаботно веселились, когда размеры аппетита определялись шутливой поговоркой, что гусь — глупая птица: на двоих мало, а одному стыдно...» Поселились и у Тютчевых, но больше собирались свои, близкие друзья и родственники, которых у них по Москве было великое множество.