Михаил Ульянов - Приворотное зелье

Но сделать это было уже невозможно.

За переменами в нашей стране следил весь мир. Буквально на второй-третий день после конференции я вылетел в Аргентину на гастроли. Первое, о чем меня там спросили, было: "Что такое у вас произошло с Горбачевым?" Подумать только: у черта на рогах уже все знали!

Многих удивило горбачевское "ты", с которым он обратился ко мне. Но так обычно обращаются крупные, да и не крупные партработники к своим нижестоящим товарищам. Это "ты" не свидетельствовало о каких-то наших тесных отношениях. Хотя, вероятно, чем-то я был интересен Горбачеву.

Они с Раисой Максимовной одними из первых посмотрели моего Наполеона I, которого я играл у Эфроса. Были на моем шестидесятилетии - я послал им приглашение на свой вечер.

Горбачев любил наш театр. Он смотрел у нас "День-деньской" А. Мишарина, "Брестский мир" М. Шатрова.

"Брестский мир" он не принял. Особенно сцену, где Ленин становится на колени перед Троцким,- о ней тогда вообще было много споров, некоторые считали ее унижающей достоинство вождя революции, недопустимой ни при каких обстоятельствах для обнародования. Да и вообще: Троцкий, Бухарин наравне с Лениным на сцене - трудное испытание для партократа.

В спектакле кипели страсти. Там, в конце уже, Ленин (играл его я) в сердцах швырял стул. А стул был венский, таких теперь не сыскать. Наши декораторы всё упрекали меня, что я такие дорогие стулья ломаю. Я и предложил им сварить железный. Сварили. А я, значит, как обычно, метнул его, весом с пуд, от души! И словно обухом по руке! Связки порвал.

Ну, это так, к слову и к вопросу об азартности Ленина.

На спектакль "Мартовские иды", инсценировку романа Уайлдера, приходили многие члены Политбюро - тогда оно еще существовало.

Я там играл Юлия Цезаря. Как и Ричард III, и Наполеон I, личность эта накрепко связана с переломом эпохи, сдвигом пластов истории.

Со страниц романа встает страшная картина гибнущей Римской республики. Гибнущей не после проигранной битвы с врагом или революции: Рим гибнет прежде всего в человеке.

Разврат. Вседозволенность. Безответственность чиновников и военачальников. Чудовищный эгоцентризм - существую только Я. Я превыше всего и всех, дороже народа, страны, государственных интересов. Низменные страсти, политическая игра, корыстные расчеты. Борьба за воздействие на Цезаря, выгода дружбы с ним...

Нет, спектакль не рассказывает о причинах падения Римской республики. Во вступлении мы называли "Мартовские иды" фантазией о некоторых событиях и персонажах последних дней ее существования. В этой "фантазии на тему" ничего не было присочинено и не подправлено, чтобы "осовременить" ее. И тем не менее...

М. С. Горбачев смотрел "Мартовские иды" уже после Фороса. Когда кончился спектакль, он пригласил меня в ложу. Улыбаясь, спросил: "Это что наглядное пособие для понимания нашей жизни?" - "Да, Михаил Сергеевич, что-то в этом роде",- ответил я.

Человек он здравомыслящий... Мы проговорили тогда минут сорок. Когда вышли из театра, увидели, что его ждет толпа человек в двести. Нам сказали, что поначалу толпа была просто гигантской, но многие ушли. Люди бросились к нему, закидали вопросами. Охрана еле сдерживала их натиск.

К Горбачеву относятся по-разному. У меня к нему огромное уважение. Я не считаю, что лично он виноват в распаде страны. Он не ожидал и, конечно, не желал этого - таков был ход истории. Горбачеву она дала первое слово. Во что выльются начавшиеся при нем перемены, будет ясно много позже.

...С эпохой Горбачева кончилось мое прямое участие в политических организациях или органах, делающих политику. Прошли времена и художественной публицистики, когда бурный успех имели пьесы на политическую тему, в которых обличались и разоблачались пороки общества и системы. Театр вернулся на свое собственное место, на вечное и высокое место искусства. К познанию и исследованию жизни человека своими средствами и без оглядки на господствующую политику и идеологию.

В театр пойдут сегодня не за политической "изюминкой" или скандальчиком, а ради наслаждения искусством зрелища, актерской игрой.

Я сознательно отказался от участия в политике. Но я не могу отказаться от внутреннего своего долга человека и гражданина России иметь собственное мнение по всем проблемам, в том числе и политическим, касающимся моей страны, моего народа, моих товарищей.

Кафедрой для провозглашения моей веры служит не трибуна, а сцена, театральные подмостки.