Рэй Брэдбери: Приворотное зелье

В доме жили только эти двое, старухи-сестры, обе тихие, как пауки, и большие, как матрацы, набитые временем, пылью и снегом. Кто проходил вечером мимо их дома, видел в неосвещенном окне либо их физиономии, белевшие фарфоровыми тарелками, либо руки, потянувшиеся вверх, чтобы опустить зеленые жалюзи. Из-за окон не доносилось ни звука, если не считать сухого шороха газетных страниц. Мисс Нэнси Джиллетт и ее сестра Джулия выходили на открытую веранду подышать воздухом в четыре часа утра, пока город еще ничем себя не обнаруживал, и попадались они на глаза разве что полицейскому, который удалялся от одинокого неяркого фонаря, грозя дубинкой своей собственной тени, которая убегала от него в сторону освещенной улицы.

Вообще говоря, ничего сверхъестественного не было в том, что Элис Фергюсон, не сомкнувшая глаз в эту летнюю ночь, наморщила лоб и, даже не смахнув с верхней губы росинки пота, вышла пройтись вокруг квартала (чего бояться, если безмятежный и похорошевший городок залит лунным светом, а тебе восемнадцать лет и потому все нипочем) — и заметила старушек Джиллетт, которые в два часа ночи коротали время в млечном полумраке: поблескивая колючими глазками и сложив на бюстах-подушках пухлые фарфоровые руки, они мерно раскачивались в креслах-качалках, чтобы не замучила астма, — одни, совсем одни.

От неожиданности Элис даже вздрогнула, но потом вспомнила байки про их добровольное пожизненное заточение, помахала рукой и окликнула через лужайку, повернувшись лицом к серебристой от росы веранде:

— Добрый вечер!

Через некоторое время кресла-качалки перестали раскачиваться, и одна из сестер отозвалась:

— Доброе утро.

Элис Фергюсон рассмеялась:

— И правда, уже утро. Ну, тогда доброе утро.

Сестры молча закивали.

— Чудесная ночь, — сказала Элис Фергюсон.

— Ты — Элис Фергюсон, — выговорила одна из старушек.

— А вы откуда знаете?

— Тебе восемнадцать годков.

— Да. — Она смешалась.

— Подойди-ка поближе, дитя мое, — сказала сидевшая в тени Нэнси Джиллетт, превосходившая сестру возрастом и тучностью.

Ступив на залитую мягким лунным светом траву, Элис приблизилась к перилам веранды и вгляделась в едва различимые лица.

— Да ты влюблена, — произнесла Нэнси Джиллетт страшным шепотом.

— А вы откуда знаете?

Сестры опять начали раскачиваться и со значением переглянулись.

— Нет, откуда вы знаете? — не унималась Элис Фергюсон.

— А он тебя не любит, — сказала Нэнси Джиллетт.

— Ох… — вырвалось у Элис.

— Ты себе места не находишь, вот и блуждаешь по ночам, — сказала вторая сестра каким-то странным голосом.

Элис понуро стояла у перил, подрагивая ресницами.

— Не горюй, дитя мое, не горюй, — зашептала Нэнси Джиллетт, отрывая руки от необъятной груди. — Ты пришла туда, куда нужно.

— Я не собиралась…

— Шшш, мы тебе поможем.

Элис заметила, что и сама перешла на шепот, и они втроем превратились в ночных заговорщиц, кутающихся во мрак и лунный свет, как в черный бархат, подбитый белыми соболями.

— А как? — прошептала она.

— Дадим приворотное зелье.

— Но ведь…

— И это приворотное зелье, дитя мое, ты унесешь с собой.

— У меня не хватит…

— О деньгах речи нет, дитя мое.

— Не верю я…

— Поверишь, дитя мое, непременно поверишь, когда оно подействует.

— Мне неудобно…

— Нас обременять? Да нам это ничего не стоит. Оно у нас под рукой, в доме, верно я говорю?

— Верно. Верно.

— Пойду я.

— Нет, погоди. — Сестры перестали раскачиваться и вытянули руки перед собой, на манер гипнотизеров или канатоходцев.

— Поздно уже.

— Ты ведь хочешь покорить его сердце, правда?

— Хочу.

— Вот и славно. Инструкция — на этикетке. Неси флакончик, сестра.

Через считанные мгновения, уплыв с веранды необъятным призраком, младшая сестра вернулась с поблескивающим зеленым флаконом и поставила его на перила. Рука Элис потянулась сквозь лунный свет.

— Прямо не знаю…

— Не сомневайся, — шепнула Нэнси Джиллетт. — Попытка не пытка, уж ты нам поверь. Когда тебе восемнадцать, оно от всех бед помогает. Бери.

— А что там?..

— Да ничего особенного. Сейчас покажем.

И Нэнси Джиллетт вытащила из недр своего бюста сложенный платочек, словно отрывая его от себя. Вслед за тем она расстелила его на перилах, где посветлее, и воздух тотчас же наполнился травяным ароматом лугов и полей.