Константин Битюков - Великокняжеская оппозиция в России 1915-1917 гг.

Такую поддержку Николай II оказал ему уже на следующий день, после личной беседы с великим князем. Из анализа последующих писем следует, что во время встречи Николай Михайлович впервые назвал по крайней мере одну кандидатуру – Н.Н. Шебеко, который был до войны русским послом в Австро-Венгрии. Предлагая его, великий князь предвидел возражения со стороны министра иностранных дел С.Д. Сазонова, но не считался с этим [220].

После встречи с Николаем II великий князь Николай Михайлович немедленно написал С.Д. Сазонову «как главе наших интересов… на будущем конгрессе» письмо, где предложил ему свое членство в подобной комиссии под началом министра. 24 апреля последний дал в письме великому князю отрицательный ответ на его предложения, но тем не менее пригласил Николая Михайловича в здание министерства у Певческого моста. Во время личной встречи с великим князем министр обосновал свое несогласие.

Во-первых, он заявил, что его второстепенная роль в комиссии, равно как и несение ответственности, не подобает великому князю, особенно когда «все великие князья не пользуются любовию и уважением русского общества» [221]. Очевидно, что С.Д. Сазонов боялся провала столь важного дела, поскольку «пугал» великого князя Николая Михайловича тем, что тот потеряет свое доброе имя историка, а иностранцы посмотрят на него косо. Во-вторых, министр возражал против столь раннего выбора лиц на послевоенный конгресс. В-третьих, даже в случае если назначение такой комиссии все-таки последовало бы, министр и великий князь не сошлись в подборе других кандидатур для нее. Так, министр настаивал на введение в комиссию представителем своего ведомства российского посла в Великобритании графа П.К. Бенкендорфа. В этой «длинной беседе» затрагивалась не только работа будущей комиссии, но и польский вопрос [222].

Несмотря на неудачу в МИДе, Николай Михайлович написал 28 апреля новое письмо Николаю II. Отметив, что у «представителей иностранной политики» «отсутствует божественная искра, а преобладает рутина, ослепляющая всякий проблеск вдохновения» и что «милейший Сазонов «, у которого он надеялся «встретить более широкие и ясные кругозоры», «не всегда обладает даром предвидеть» [223], великий князь прямо перешел к обсуждению конкретных кандидатур для комиссии. За неделю, прошедшую со времени написания предыдущего письма, он осмелел настолько, что открыто стал критиковать министров, как бывших («известная канарейка со своей нескончаемой трелью В.Н. Коковцев», «самодовольный снобизм величавого Извольского»), так и находившихся на тот момент в должности («язвительный анализ Поливанова»). Ранее подобные характеристики он позволял себе лишь в частных беседах и по вопросам, не имеющим отношения к политике.

Некоторый свет на размышления Николая Михайловича проливают рекомендации, которые он давал собственным кандидатам. Так, своего кандидата от военного ведомства – генерала Ф.А. Головина – он выделил за «смелые мысли», которые «напугали нашу академию генерального штаба». Характеризуя адмирала Канина, он ссылался на анонимные «хорошие отзывы», которые «менее единодушны» о другом вероятном представителе морского ведомства – адмирале А.И. Русине. Финансовый вопрос великий князь предоставил решать «самому» министру финансов П.Л. Барку и государственному контролеру Н.Н. Покровскому [224]. При выборе этих кандидатур Николай Михайлович остался верен себе: независимость и образованность для него стояли выше других качеств, но одновременно это служило причиной нереальности его планов, поскольку предлагавшиеся им лица ни серьезным влиянием, ни достаточным политическим весом, за исключением, может быть, П.Л. Барка, не обладали. Решение о создании комиссии для подготовки мирной конференции Николай II отложил. Итогом этой апрельской недели как отправной точки эволюции взглядов Николая Михайловича стало то, что Николай II стал по крайней мере выслушивать его советы и рекомендации.

К идее подготовки послевоенной мирной конференции Николай Михайлович вернулся лишь в письме от 26 июля, то есть после увольнения «Сазончика», как он едко назвал бывшего министра иностранных дел. На этот раз великий князь изменил тактику и, не заговаривая более о своем членстве в комиссии, пытался при случае продемонстрировать свою компетенцию в вопросах внешней политики. Так, в письме от 26 июля он писал о плане работ на будущей конференции [225], в письме от 13 августа критично оценивал союзных послов в Петербурге, с которыми встречался [226], а 20 августа, то есть после вступления в войну Румынии, он отправил императору записи своих бесед с политическим руководством этой страны в 1912(!) г. [227]Свои мысли по поводу будущей конференции и впечатления от встреч с дипломатами великий князь излагал и в письмах от 27 августа и 17 сентября [228].