Леонид Васильев - Древний Китай. Том 3 - Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

У меня нет убедительного ответа на этот вопрос. Можно лишь предположить, что интересовал своих коллег и собеседников Ян Чжу стремлением единым махом срубить под корень все привычные условности и ценности, все веками накапливавшиеся и высокочтимые традиции. Такого рода наплевательство — если оно подано в изящной форме, да еще с ловко придуманными примерами и ссылками на несуществующие диалоги или деятелей далекого прошлого (искусство фабрикации фактов, как упоминалось, в древнем Китае достигло высокого уровня и в какой-то мере заменяло неразвитую там мифологию) — вполне могло привлечь к себе внимание многих.

Речь даже не о том, что идеи Ян Чжу многие принимали всерьез и тем более пытались следовать ему на практике. На деле такого быть не могло. Даже те богатые и знатные, кто начиная со все того же IV в. до н. э. устраивал при своих дворах или домах нечто вроде общежитий для странствующих ученых и содержал их за свой счет (наиболее известной в этом ряду была знаменитая академия Цзися, расположенная близ столицы царства Ци и содержавшаяся за счет богатой циской казны), не могли и не намеревались содержать своих гостей со столь вызывающей роскошью, на которую претендовал Ян Чжу. Поэтому не следует говорить о попытках воплощения банально-элементарных предложений Яна на практике. Можно ставить вопрос лишь в плане идей как таковых.

А идеи эти при всей их банальности были в то же время необычайны и тем интересны. Кто еще в состоянии открыто и беззастенчиво плюнуть в прошлое, сочтя его за груду гниющих костей? Кто еще столь залихватски и презрительно станет рассуждать о никчемности посмертной славы? А ведь слава, которая имелась в виду, — это вся великая культура Поднебесной, созданная ее мудрыми древними мыслителями и практиками администрации, как реально существовавшими, так и позже искусно созданными. Ян ловко ни разу не принизил никого из них открыто — этого бы ему не простили. Но поставив рядом великих Яо и Шуня с презренными сяским Цзе и шанским Чжоу (одинаковые гниющие кости), он тем самым выступил в качестве святотатца, с которыми в Китае в то время еще не были знакомы.

Ведь только в том случае, если для тебя нет ничего святого, ты можешь презрительно рассуждать о посмертной славе (т. е. о наследии великой культуры) и тем самым бросать вызов современному тебе обществу. Пусть те, кто преклоняется перед славой прошлого, довольствуются этим — это их дело. Яну не нужны ни слава, ни прошлое. Да и в прошлом люди жили так же, как предлагал Ян. Смысл их жизни был прост: думай о себе и наслаждайся за счет других, пока ты живешь и можешь этого добиваться.

Быть может, именно этот последний момент, общий для Яна и Мо (в древности жили так, как предлагаю я), особенно возмутил Мэн-цзы. И не исключено, что при оценке этих наглых в глазах конфуцианцев заявлений Ян занимал бесспорно первое место потому, что отрицал необходимость правителей, всей административно-политической структуры Поднебесной, на которую до него еще никто не осмеливался посягать. Правда, прямого отрицания такого рода у Яна нет, это явное преувеличение со стороны Мэн-цзы, говорившего о пресловутом волоске, который Ян пожалел бы ради блага Поднебесной. Уже упоминалось, что в 7-й главе «Лe-цзы» сюжет о волоске изложен мягче, чем его трактует Мэн-цзы. В соответствующем диалоге между учениками Яна — Цинь Цзы и Мэн Сунь-яном [Ле-цзы, с. 83] речь по сути идет не о волоске, а о принципе: сначала отдать волосок, потом поранить кожу, затем лишиться сустава. Кто же согласится, когда наносят урон суверенной личности?!

Как бы то ни было, но Мэн-цзы вслух осудил Яна лишь за крайнюю степень эгоизма, которую он расценил как наплевательское отношение к Поднебесной в целом, к государству как институту и его правителю. Словом, Ян оказался в глазах великого конфуцианца смутьяном номер один.

Совсем иначе отнесся Мэн-цзы к Мо Ди, который не пожалел бы себя ради Поднебесной. Но Мо-цзы призывал к равенству в отношениях между своими и чужими, отказывался от традиции почитания своих предков и тем кощунственно ставил под сомнение основополагающий для китайской культуры принцип сяо . Значит, он был против отцов.

Итак, один против правителей, другой против отцов, а то и другое, по мнению Мэн-цзы, ведет к превращению людей в животных. Однако главный смутьян, безусловно, Ян Чжу, который, презирая славу и прошлое, зовет к неуважению порядка, государства, правителей. За его призывами — хаос. Так живут звери, но не люди.