Николай Устрялов - Россия (У окна вагона)

Николай Устрялов

Россия (У окна вагона)

Посвящается

моей матери

Юлии Петровне

Устряловой

Этим летом я пробыл полтора месяца в России, главным образом, в Москве. По возвращении в Харбин мне хотелось привести в порядок впечатления, изложить их в более или менее обстоятельном очерке. Отсутствие времени не позволило осуществить это намерение. Но на обратном восьмидневном пути, сидя у окна вагона, я все же успел в беглой, полудневниковой форме зафиксировать кое-что из наблюдений, настроений и мыслей, вызванных прикосновением к России. Прекрасно сознавая всю отрывочность, эпизодичность, недостаточность этих записей, я согласился их опубликовать в ответ на просьбу друзей "поделиться московскими впечатлениями".

Читатель имеет дело именно с "впечатлениями", импрессионистскими набросками, "сырым материалом", успевшим подвергнуться лишь легкой стилистической обработке, да и то не везде.

Запись велась по дням, и я не вижу надобности изменять расположение материала при ее опубликовании.

2 августа 1925 года.

Участок Вятка -- Пермь. Удобно ехать, мягко, мало трясет, даже писать можно без усилий: международный вагон. Вполне чисто, даже комфортабельно. "Довоенная норма" в этой области, кажется, налицо.

Хорошо ехать, ехать... Теплый вечер, окно открыто, льется воздух русских полей, мелькают снопы сжатой ржи -- батюшка Урожай! -- елки, церковки, избы, речки. После Маньчжурии особенно отраден вид сельских церковок, полевых монастырей, -- русский, тютчевский пейзаж... Ехал бы, кажется, так всегда, всю жизнь: мы -- странники на земле. Вот бы научиться этому мудрому бесстрастию странника; впрочем, разве и впрямь не учит ему нынешняя наша жизнь?..

В этом же вагоне -- наркомздрав Семашко: до какого-то из сибирских курортов. Типичный интеллигент с холодными голубыми глазами, с обликом разумным и степенным: странно, что он был в 1917 году пресловутым "прапорщиком Семашко"! Tout passe, tout change...

В купе со мною, -- доктор-француз: в Читу -- исследовать в Забайкальи и в Монголии бубонную чуму и еще какую-то болезнь. Беседую с ним на разные темы.

Симпатичный по-своему, корректный, культурный человек. Европеец. Уполномоченный от Лиги Наций. Парижанин, с соответствующей психологией.

...Однако, надо бы прибрать к рукам взлохмаченные впечатления, довести до разума все, "что глаза мои видели".

Многого не посмотрел в Москве, что мог бы должен был бы посмотреть. Но труднее всего было усвоить суетливую психологию туриста-провинциала, спешащего видеть, торопящегося набрать побольше внешних впечатлений. Сразу Москва ощутилась, как нечто настолько родное, настолько свое, что туристский темп жизни неизбежно воспринялся бы, как что-то оскорбительное, нелепое, искусственное. Жил, как жилось, не приневоливая себя, но в то же время жадно вдыхая каждый атом московского воздуха, вживаясь в каждый элемент московского быта. Прекрасна по-прежнему Москва, и гораздо больше прежнего интересна. Последнее особенно чувствуется на расстоянии, когда осмысливаешь непосредственные впечатления. Ключом бьет интенсивная, бурная жизнь, широк и своеобразен ее размах, вся она насыщена соками большой истории. Нужно только ощутить перспективу и, не игнорируя частностей, помнить о великом целом. И радость, и гордость берет тогда за Россию. Это -- главное.

Труднее разобраться в обстановке конкретно. Основное впечатление современной русской действительности -- впечатление ее исключительной сложности. Всякое категорическое определение ее по существу имеет все шансы оказаться односторонним и, следовательно, неверным, ложным. Тем самым приходится признать чрезвычайно шаткими и все "прогнозы", с нею связанные. Определение всегда есть ограничение, а Россия по-прежнему предстоит сознанию "страною неограниченных возможностей".

Свершаются очень большие события, слагается своеобразная, реально -- новая жизнь. Но, конечно, нередко и в этой новизне старина слышится. Иногда кажется, что создается, действительно, нечто неслыханное, небывалое, -- "новый мир": это чувство особенно обостряется после беседы с кем-либо из "новых людей", главным образом, с хозяйственниками из партийных. Но присмотришься кругом, -- и, вдруг, начинает мерещиться, что этот новый мир -- целиком из старого материала, что plus ca change -- plus ca reste la meme chose... Но и это, конечно, неверно: истина где-то посредине, в синтезе, и там, и здесь.

Исторический смерч органически возник в атмосфере старой России, но он же и убил эту атмосферу, заменив ее новой. Если так, то он, в известной мере. неизбежно двулик. Революции всегда продукт истории; но, вместе с тем, о них справедливо утверждают, что они творят историю.