Джалал Баргушад - Обнаженный меч

— Афшин, такой воин, такой полководец раз в тысячу лет посещает наш мир. Бабек — великая личность. С этим согласится и философ аль-Кинди. Не сегодня-завтра мы начинаем войну с византийским императором Феофилом… А что, если мы помилуем Бабека и пошлем его против императора Феофила?

Афшину показалось подозрительным это притворство, он переменился в лице и с трудом выдавил из себя:

— Как будет угодно повелителю правоверных. Вот и шейх Исмаил здесь. Пусть выскажется, позволяет ли шариат помиловать Бабека.

Шейх Исмаил дрожал в своей широкой ляббаде. Его голова, похожая на птичью, так тряслась, что белая чалма чуть ли не падала с нее. Иногда он потирал свое блеклое лицо с выступающими скулами и пощипывал бороденку пальцами правой руки, на запястье которой висели четки. Несмотря на то, что шейх глубоко презирал Бабека и всем существом жаждал его казни, он не мог нарушить предписаний корана. И он хотел довести до сведения халифа все, как есть в коране:

— О властелин, клянусь аллахом всемилостивейшим, повинующиеся светочу вселенной постигают божественную истину. В книге пророка Мухаммеда, да буду я жертвой его, сам аллах написал: даже у грешника, совершившего дурные поступки, есть возможность попасть в рай. Ла хавла вала гуввата илла биллахил алийил азим [151] Нет сильнее и нет справедливее, кроме бога всемогущего. . Если во имя аллаха Бабек Хуррамит отвергнет свою ложную веру и исполнится презрением к ереси Маздака и огнепоклонников, его можно будет помиловать…

Халиф Мотасим испытал некоторое облегчение. Ему желательно было проявить себя не жестоким деспотом, как его прадед, халиф аль-Масрур, а государем благостным, милостивым и великодушным. Халиф отказался от намерения казнить Бабека и с подчеркнутой торжественностью накинул зеленый платок пощады на скованные руки Бабека.

— Во имя аллаха единого милую тебя.

Решение халифа прозвенело в ушах придворных.

— С этого дня ты свободен. При том условии, как сказал шейх, что отказываешься от своей веры и склоняешься, как повелевает аллах, пред священным мечом халифа.

Карие глаза Бабека вспыхнули и он гневно тряхнул головой: "Нет!" Бабек так рванулся, что от звона его доспехов сотрясся дворец. Все недоуменно переглянулись. "Бисмиллахи арахмани арахим". Этот кяфир не может оценить добро.

Бабек разбушевался, желая разорвать цепи, сковывающие его, и наброситься на халифа. Стражники и черные рабы с трудом удержали его. Он смахнул со своих кандалов зеленый платок пощады себе под ноги и неистово растоптал его, издавая яростные восклицания. Затем, твердо шагая, вышел на середину, стал неколебимо и прочел отповедь халифу:

— Эй, мясник, кромсающий людей! Как смеет шейх! Я — огнепоклонник и умру огнепоклонником. Мое божество — вечное солнце!

Дворец закружился в глазах халифа Мотасима. Словно бы ноги его лишились опоры, отрывались от пола. Халиф с трудом взял себя в руки, большим усилием воли скрыл разочарование и выхватил обнаженный меч из-за пояса Бабека.

— Сколько снес голов ты этим мечом?

— Столько, сколько зарубок на клинке и рукояти. Жаль, что не, смог истребить всех убийц в халифате, — и Бабек с сожалением качнул головой.

Халиф Мотасим окинул взглядом зарубки на клинке и рукояти Бабекова меча. Ужас объял его. Этих тонких, густых полосок невозможно было сосчитать. А надпись на мече халиф прочитал несколько раз: "О, молодец, если вложишь меч в ножны, не берись за его рукоять". "Надо заткнуть ему глотку!" — Халиф до крови закусил губу и, топнув ногой, неподобающе визгливо крикнул:

— Палача! Палача! Палача сюда!

Черная занавесь мгновенно раздвинулась. Показалась наводящая ужас фигура Масрура с мечом в руке. Зеленые жилы, проступающие на бритом его черепе, взбухли, на открытых руках и голенях щетинились черные волосы: "О аллах, всемогущий и всемилостивейший, ты свидетель: я подневольный раб и за эту кровь на том свете не ответчик". Сама смерть глядела его глазами, вылезшими на лоб, а бескровные губы его тряслись и шептали молитву: "Прости мне вину мою, о аллах, я достигаю мечты…"

Масрур, шепча молитву, самоуверенно вышел вперед, с мечом в руке замер перед троном и, согнув свою безобразную тушу, несколько раз поклонился халифу:

— Я готов исполнить повеление светоча вселенной.

Халиф поморщился, его рыжее, застывшее, тупое лицо еще более потемнело. Халиф истошно заорал:

— Искроши этого кяфира! Мой покойный отец, халиф Гарун, всегда говорил: тот, кто вздумает приручить волка, в конце концов поставит себя в глупое и опасное положение.