Сергей Бородин - Хромой Тимур (Звезды над Самаркандом - 1)

Кузнец опустился возле головы больного, из-под которой высовывалась худая рука с длинными, узловатыми пальцами.

- Муса! Кто же это? - сокрушенно нагнулся Наэар. - Кто ж это? А?

Муса тихо, но твердо ответил:

- Правитель.

- Чего это он?

- Для вразумленья, - не роняй кирпич - раз; а секут, - кричи, кайся, тешь палача; а терпишь, когда страдать должно, не смей терпеть - два.

Назар, нахмурившись, помолчал, погладил жилистой ладонью кузнеца шершавую ладонь каменщика.

Оба молчали.

Но молоток у калитки звякнул, и во двор вошли двое неизвестных Назару. Один был худ, мал, кривоног, очень подвижен, но, видно, ловок и крепок, хотя было ему не менее пятидесяти лет.

Реденькая русая бородка его почему-то была сдвинута набок, росла ли она так, набекрень, отгладил ли он ее так, но от нее и все его лицо казалось склоненным набок, будто он все время во что-то вслушивался или вдумывался, во что-то очень важное для него.

И когда хриповатым голосом он заговорил, и тогда казалось, что, говоря, он продолжает во что-то вслушиваться, сощурив маленькие глаза.

С ним пришел рослый человек, прямой, плотный, с густой длинной бородой, которая казалась слишком большой для его молодого лица, словно чужая, подвешенная. Он внес двух связанных пестрых кур, мотавших головами около его каблуков; отдал кур мальчику и отошел к Борису. А старший вошел, словно сразу всех увидел. Приложив руку к сердцу, он опустился на корточки возле больного и, встретив взгляд Мусы, долго смотрел в этот большой, пытливый глаз. Между ними, пожалуй, шел разговор, очень значительный для обоих, если можно называть разговором эти, так понимающие друг друга, их взгляды.

Наконец гость прохрипел:

- Потерпи, Муса. Заживает.

- Терплю.

- Заживает, я вяжу.

- Терплю.

- Наше дело терпеть. Стиснуть зубы и терпеть.

- За то и терплю.

- Пускай! Зато они задумаются, когда увидят, сколь мы выносливы, сколь тверды. Ты их отхлестал, а не они тебя! Спина заживет, а их твердость шатнется.

Потом он повернулся к Назару:

- Я вас знаю, мастер.

Он протянул руку к руке Назара.

Скользнув ладонью по сухой, горячей, быстрой руке, Назар удивился:

- Откуда?

- Вот, от Мусы.

Но Муса думал о словах гостя, тихо бормоча:

- Шатнется? А не разгорится ли ярость, свирепость их? Свирепость их нам страшней, чем их твердость. Твердость - дело ихнее, а свирепость на нас сорвут.

- А в диковину ль нам их свирепость?

- В диковину ль? Нет, мы на все готовы. В прежние годы потому и звали нас висельниками.

- Не нас, дядя Муса. Сами мы так себя называли. Когда мы шли на борьбу, мы клялись либо изгнать монголов с отчей земли, либо погибнуть на виселицах. Загодя обрекали себя не на пир, а на виселицу, только б своей дорогой идти. Своей!

И гость объяснил Назару:

- Мы назывались висельниками, сарбадарами. Это персидское слово. Вот Муса - перс, это его слово.

- Хотя и не наше: это по-таджикски - сарбадар, а по-персидски сербедар, по-джагатайски - асилян... Или как? Разве дело в том, как сказать слово? Дело в том, как его понимать. Верно?

- Верно, дядя Муса!

- Так... - задумался Назар, - так... Мы вот тоже... объединялись супротив монголов. Только мы идем не отдельными общинами, а всем народом.

Гость покосился на Бориса:

- Это кто с вами, брат Назар? Мы говорим, говорим, а не знаю...

- Был ученик, теперь подручный. Не сомневайтесь: я бы вас остерег.

- Не обижайтесь, - повернулся гость к Борису, - мы говорим, говорим, а ведь это не всякому скажешь.

- У нас с дядей Назаром жизнь одна, - ответил Борис.

- Одна? Истинно. И мы были народом, брат Назар! Пахари, ремесленники, садовники, рабы, городская голытьба, весь простой народ. Были с нами и многие из купцов, и книжные люди, вроде сына мавляны. Но мы шли за Абу-Бекром Келави. Это был простой человек, трепальщик хлопка. А тот бородатый, - показал гость на своего спутника, севшего на землю у стены рядом с Борисом, - это Хасан-ходжа, сын того сына мавляны. Но мы шли за Абу-Бекром Келави.

Хасан-ходжа проворчал:

- Мой отец не виноват, когда Тимур казнил Абу-Бекра, а моего отца пощадил. Отец был со всеми.

- Со всеми, и хорошо бился. Мне тогда семнадцати лет еще не было, а я его запомнил: хорошо бился. Но ведь он был среди своих, с нами говорил мало. С нами был Келави, а твой отец - с купцами, с учениками из мадрасы, с муллами, которые боялись монголов...

- Когда это было? - спросил Назар.

- Тридцать пятый год идет с тех пор.

- С монголами бились?

- С ними. Тогда по всей нашей земле самоуправствовали монголы. Не было от них житья. Ни ремесленному люду, - нас заставляли, как рабов, работать, голодом морили. Ни земледельцам, - у них поля скотом травили, не давали урожай собрать, а кто соберет, тем даже на семена зернышка не оставляли. Ни купцам, которые помельче, - у них брали, что понравится, задаром; из города выехать за товаром не пускали. Большим купцам давали пропуск за большие деньги, тем был расчет от такого порядка: все караванные пути к рукам прибрали, а простым купцам стало невмоготу. Города запустели, нечего есть стало в городах. Негде стало на лепешку заработать.