Борис Бурда - Великие романы великих людей

Противоречия в таких дуэтах только двигают дело вперед, но только до того момента, когда они становятся неразрешимыми и непримиримыми. Тогдашнее общество, тем паче испанское, абсолютно было уверено в том, что супружеская верность – дело замечательное, совершенно необходимое и крайне нравственное, блюсти ее супруга просто обязана, но при чем тут супруг вообще? Мужику, особенно испанскому, просто положено время от времени отрываться по полной, а что в законах божеских и человеческих записано совершенно иное, то законы есть писаные и неписаные, и блюсти последние на порядок важнее, чем первые, а Священное Писание мы умеем правильно толковать – не еретики, чай, жена да убоится своего мужа. Изабелла супружескую верность соблюдает свято, никаких романов с кем бы то ни было, даже лично с Колумбом, ей даже самые желтые бумагомараки приписывать не смеют, а дон Фернандо ведет себя, как идальго и положено, признавая своих внебрачных дочек одну за другой, даже имя придумывать им ленится – Мария следует за Марией. А двух деток еще до брака тоже признал и пристроил – молодец, конечно, что не бросает, но ему ведь, когда он женился, восемнадцати не исполнилось, как же это так шустро? На первый взгляд отношения царственных супругов по-прежнему прочны, благополучны и благопристойны, но более внимательные наблюдатели уже замечают, что Изабелла как-то мрачнеет, замыкается в себе и что-то явно ее тревожит. Скорее всего, причина ее тревоги не только муж – любимая доченька Хуана подозрительно меланхолична и задумчива. Неужели женитьба на близкой родне по фальшивому папскому дозволению действительно такой страшный грех, что воспоследовало суровое наказание? В общем, душевное состояние Изабеллы все меньше располагает к доброте и отзывчивости. Где-то это да отзовется…

Шандарахнуло, как часто и бывает, в самом опасном месте – буквально рядышком с таким важным для Испании благом, как межконфессиональный мир. Мавры и христиане жили рядышком на Пиренеях веками, и отношения между ними потихонечку дошли до такого редкого в Средневековье состояния, что обе Высокие Недоговаривающиеся Стороны признали, хотя и с определенными оговорками, что противоположная сторона конфликта – тоже люди, хотя и в чем-то заблуждающиеся. И торговлишка какая ни есть между христианскими и мусульманскими купцами шла, и посещать друг друга, когда войны нет, они могли относительно невозбранно, и светские книги друг друга порой почитывали. Третья конфессия полуострова, евреи, угнездившаяся там еще в те времена, когда не было ни христиан, ни мусульман, собственного государства там не имела, но и в христианских, и в мусульманских государствах пользовалась немалым влиянием, особенно в таких традиционных для оной отраслях, как бизнес и финансы. Денежные дела и христианских, и мусульманских владык вели еврейские банкиры, порой даже в министерских должностях, а о здоровье как королей, как и эмиров, заботились еврейские врачи, причем и в тех, и в других делах не было ни малейших оснований сомневаться в их компетентности. В итоге борьба за истинную веру велась на полуострове настолько халатно и, простите за страшноватый каламбур, без огонька, что, к примеру, приведенный Фейхтвангером в его романе «Испанская баллада» рассказ о временах, когда даже войны на Пиренеях велись только с понедельника по четверг, чтобы все участники могли в свой святой день не осквернять себя кровопролитием, не вызывает особого внутреннего протеста, хотя разыскать ссылку на такую благодать в исторических сочинениях у меня пока не получилось. Кому же такая относительная терпимость мешала? Да партии войны – врага надо не просто так шугануть, а стереть с лица! А врагом в такую войну становился любой иноверец, потому что война велась именно за веру – во всяком случае, иные версии никто не решался озвучивать.

Фердинанд и Изабелла перед престолом Девы Марии

Средство для победы в этой войне выдумала не наша сладкая парочка – еще более двух веков назад его изобрели для борьбы с южнофранцузскими ересями вальденсов и катаров. Называлось оно «святейшая инквизиция», управлялось в те времена монахами-доминиканцами, а поскольку по-латыни фраза «псы Господни» звучит именно как «домини канес», так их и стали звать. Но французские короли остерегались возможности появления конкурента в борьбе за власть и особо разгуляться инквизиции не дали. А вот наши герои спустили этих псов с цепи, причем без намордника. Конечно, для обвинения в ереси требовались доказательства, без показаний надежных свидетелей это было невозможно, а к смертной казни и к конфискации имущества инквизиционный суд вообще не приговаривал – не правда ли, демократично? Вот только демократия эта была имитационная, фальшивая, потому что признать свидетельские показания ненадежными решались чрезвычайно редко, чтоб не угодить в лапы тех же инквизиторов по обвинению в том, что покрываешь еретика. А сжигать на костре признанных еретиками и конфисковывать их имущество инквизиционным трибуналам и не требовалось – их просто передавали светским властям, которые прекрасно справлялись и с сожжением, и особенно с конфискацией имущества, которое шло большей частью в королевскую казну, а все остальное уходило на финансирование самой инквизиции. Чем больше еретиков сожжешь, тем больше денег получишь – какие при этих условиях еще могут быть невиновные!