Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

В Дневн. Лжед. они названы боярами, но это, видно, произошло оттого, что поляки не знали различия между боярами и боярскими детьми. Бояр в войске Мстиславского было не много, и все они известны наперечет (см. Арцыбашев. Кн. V, пр. 493).

Бер, 46: «Кто не слушался (указа о походе), был наказан: иных лишали поместья, других сажали в тюрьму, иных секли плетьми, так что на спине у них не оставалось и столько целого места, где было бы можно уколоть иглою. Сии строгие меры принудили всех идти к войску.»

«И до самого стяга и знамения воеводского добишась и много бесчисленно людей падоша.... и воины Борисовы побегоша; они же их девять верст и больше гнаша секуще: трупу ж человека яко лесу порониша, и яко мост на 9 верст помостиша.» (Из Хронографа, у Ка-рамз. XI, пр. 272.)

Таковы были казаки и во время Пожарского, под Москвою: «овии убо боси, овии же нази, токмо едино оружие имуще в руках своих и меч при бедре своей». (Авр. Палицын, 277). В начале Самозванщины им не от чего было быть в лучшем состоянии.

Дневн. Лжед. « 3/ 13(января). В лесу при деревне. Тревога.» Тревога эта не могла быть по случаю открытия неприятеля, потому что он оставлен далеко за Десною. Видно, это была тревога внутренняя.

Как и было доказано через три дня, когда 400 польских всадников опять возвратились к самозванцу (Паэрле, 17.)

Паэрле, 17. Начальники этих четырех сотен были: Остерский староста Мих. Ратомский и Тишкевич с ротмистрами. (Карамз. XI, пр. 276.)

Де-Ту, 135: «Дмитрий находил, по словам его, сильнейшую опору в своей совести: обыкновенно перед началом битвы он молился усердно, так чтобы все его слышали, и воздев руки, обратив глаза к небу, восклицал: «Боже правосудный!» (и пр. как перед Новгород-Северскою битвою). Если действительно так было (замечает Де-Ту) и если сей человек, зная ложь своих речей, не боялся обманывать с такою уверенностью: ему надлежало быть самым бесстыдным плутом; если же он, поверив молве неосновательной, действительно считал себя царевичем: нельзя не подивиться, как жестоко играла им судьба....»

С противной стороны пало только 560 человек. (Петрей, у Арцыбашева кн. V, пр. 530.) Поляки, взятые в плен, были: Тишкевич, несколько ротмистров и шляхты. (Карамз. XI, пр. 287.)

Никон. Лет. VIII, 63: «Бояре же и вся рать оскорбишася, в рати же стало мнение и ужасть от царя Бориса; с тое ж поры многие начаша думати, как бы царя Бориса избыти, а тому окаянному служити Гришке.»

Доказательством осталась известная карта России, начертанная царевичем Фёдором.

Шаум, Trag. Dem.-Moscov. 11: «Простой народ, не умевший сам с собою посоветоваться, приступил к... Василью Ивановичу Шуйскому, умолял его не утаить правды, точно ли он похоронил Дмитрия, законного сына Иоанна Васильевича, яко бы в Угличе убитого. Тогда Шуйский.... показал, что Дмитрий спасся от поисков Бориса, а вместо его забит сын одного священника и погребен по великокняжески, и что теперь явился настоящий Дмитрий.» (См. также Петрея, которого сочинением, как видно, Шаум руководствовался).

Теперь оно составляет одну из частей Москвы.

Сказано в Розрядной книге (у Карамз. XI, пр. 342), что Лжедмитрий «велел цареву Борисову жену и сына её убить»; но кто и когда писал эту книгу? Неужели боярам и дьякам надо было написать в ней свою исповедь? То же потверждено и в Никон. Лет. VIII, 68; но смел ли летописец, если б и знал истину, изобличить бояр в цареубийстве? Гораздо безопаснее было сложить вину на мертвого Отрепьева.

Карамзин говорит (т. XI, стр. 122), что самозванец расположился станом, на лугах Москвы-реки, 16 июня, но этого числа нет в источниках, на которые он ссылается в примечании 356. По Карамзину, Отрепьев простоял четыре дня перед Москвою, а Бер именно говорит, на 59 стр.: «Здесь он пробыл двое суток.»

Под именем властей, в современных писаниях, разумеются архиереи и знатнейшие архимандриты. См. Арцыбашева, кн. V, пр. 579.

По смерти Лжедмитрия, Марфа, по воле царя Василия Шуйского, говорит в грамотах: «И он, ведая свое воровство, по нас не посылал многое время, а прислал к нам своих советников, а велел того беречи накрепко, чтобы к нам никто не приходил, и с нами б об нем никто не разговаривал.... и говорил нам с великим прещеньем, чтоб мне его не обличити, претя нам и всему нашему роду смертным убивством.» (Собр. Гос. Гр. и Д. II, № 146.)