Пантелеймон Кулиш - Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

В Москве давно ожидали этого известия. Гонца к царю не допустили, переписали грамоту по-своему, объяснили смерть Дмитрия падучею болезнью, и Борис Годунов взял на себя уведомить Фёдора о горестном событии. Благочестивый царь долго плакал, не говоря ни слова, и изъявил согласие на предложение Бориса — для погребения царевича и исследования дела отправить в Углич митрополита Геласия, князя Василия Ивановича Шуйского и окольничего Клешнина. Не удивительно, что Годунов выбрал в эту опасную для него комиссию митрополита Геласия: Геласий был обязан ему своим возвышением. Не удивителен и выбор Клешнина: он был один из деятельнейших злоумышленников против Дмитрия. Но выбору Шуйского многие дивились: с этим именем каждый привык соединять ненависть к Годунову. Никто не подозревал, что этого-то и хотелось дальновидному крамольнику. Он предвидел, что смерть царевича припишется ему, и, в доказательство совершенной своей неповинности, избрал в следственные судьи своего старинного врага. Народу не известны были узы, связывавшие аристократическую партию в союз против Дмитрия; не легко также было понять ему и стесненное положение Шуйского между двумя товарищами, усердными клевретами Годунова: когда Шуйский, сам Шуйский, вместе с другими привез из Углича подтверждение истории о падучей болезни царевича, это зажало рты многим обвинителям Годунова. Но что мог Шуйский сделать, если б и желал, когда в Угличе толпа людей — одни из страха, другие из угодливости сильным — засвидетельствовала, что царевич сам накололся ножом? И мог ли он повредить Борису Годунову, когда против его внушений Фёдору не устоял и сам Дионисий, глава духовенства?

Патриарх Иов, которому Фёдор передал на верховный суд донесение членов комиссии Угличской, мог бы, казалось, обличить несправедливость следственного дела. Но, вместо улики, он основался на этом донесении и объявил на соборе пред царем, что «смерть царевича Дмитрия учинилась судом Божиим и что Михайло Нагой государевых приказных людей Битяговских и других велел побить напрасно, из личной злобы, за усердие их к государю. За столь великую измену, продолжал Иов, Михайло Нагой с братьями и углицкие мужики заслуживают всякого наказания; но это дело земское, зависящее от гнева и милости государя, а наша обязанность молиться о тишине междоусобной брани.» Как слабый человек, Иов не смел противостать могуществу лукавых царедворцев; но как ревностный христианин, он, по собственным словам, «много болезновал» об обстоятельствах, которым должен был покоряться. Доказательством его сознания неправды в Угличском деле служит одно уже то, что, описывая подробно царствование Фёдора, он не сказал ни слова о смерти царевича Дмитрия. Угрызения совести слабодушного пастыря церкви были конечно тем жесточе, что Фёдор, основавшись на его мнении, поручил суд над «виновными» боярам; а те, чтоб скрыть концы, разослали всех Нагих по темницам в отдаленные города, несчастную царицу, мать Дмитрия, заставили постричь в монахини и отправили в дикую пустыню св. Николая на Выске (близ Череповца), около двухсот угличан, обвиненных в убиении невинных, казнили смертью, многим отрезали языки, многих заточили, большую часть вывели в Сибирь и населили ими город Пелым. Так погиб царевич Дмитрий с удельным своим городом; но имя его послужило в последствии орудием самого необыкновенного мщения человеческого и небесного над виновниками его смерти.

Не известно, теперь ли родилась в уме Бориса Годунова мысль об обладании московским престолом, или уже и прежде она управляла его действиями; но с этого времени царственное величие очевидно сделалось его целью. Фёдор болел, дряхлел и видимо приближался к смерти; право на престол переходило после него к родственникам его, Рюриковичам, Гедиминовичам, Романовым; а кто бы из них ни воцарился, падение временщика было неизбежно. Значит, уже не одно безграничное властолюбие, но и самая заботливость о личной безопасности указывала ему, в чем искать необоримой для завистников опоры. Нужно было только устранить соискателей престола и возвысить свое право над ними. Предусмотрительный ум ясно представил Борису положение властей в безгосударное время. Начальным человеком делался тогда патриарх, и как, по недостатку прямого наследника, предстояло избрание на царство, то первый и сильнейший голос в этом избрании принадлежал ему. Борису нужно было только заставить Фёдора завещать престол царице Ирине, или по крайней мере уверить в том верховную думу [4] В Никон. Лет. VIII, 34, сказано, что царь Фёдор, на смертном одре, завещал царице Ирине не царствовать, а постричься; на вопрос же патриарха Иова: кому приказывает царство? отвечал: «В нем волен Бог, как Ему угодно, а с царицею у нас улажено, как ей жить по смерти.» Это весьма вероятно: однакож, по усердию к Годунову Иова, в грамотах об избрании говорится о завещании Ирине престола. На этом, видно, основании и в грамоте об избрании на престол Михаила Фёдоровича Романова (Собр. Госуд. Гр. I, 602), сказано, что Фёдор оставил престол супруге своей Ирине, а в списке сановников, в Др. Росс. Вивлиоф. XX, 66, сказано именно, что он вручил скипетр Ирине. . При содействии царского душеприказчика, Иова, легко было и этого достигнуть.