Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы

Энгельгардт описывал положение сельского духовенства в пореформенный период, в 70-х гг., когда помещики в деревне стали редки и бедны. Но и до отмены крепостного права сельское духовенство не отличалось ни зажиточностью, ни прочими качествами. А. Фет вспоминает: «Хотя отец Яков крестил меня и был постоянным духовником отца и матери, но отец смотрел на него неблагосклонно, по причине его пристрастия к спиртным напиткам, хотя о. Яков появлялся у нас в возбужденном состоянии только в отсутствие отца. Отец Яков усердно исполнял требы и собственноручно пахал и убирал, с помощью работника, попадьи и детей, свою церковную землю; но помянутая слабость приводила его к крайней нищете.

Посев. Послушник в поле

Помню, как во время великопостных всенощных, когда о. Яков приподымался на ногах и с поднятыми руками восклицал: «Господи, Владыко живота моего», – я, припадая головою к полу, ясно видел, что у него, за отсутствием сапог, на ногах женины чулки и башмаки» (109; 69).

Бедность, невежество и склонность к пьянству делали сельское духовенство объектом таких же грубых шуток, как и мелкопоместных дворян. Более того, если храмоздателем был сам помещик, церковный причт фактически находился у него в рабстве, подобном крепостному. Ведь помещик в любое время мог, обратившись к епархиальному архиерею, согнать непокорного попа с места, и тогда оставалось ему только – пропадать с семейством. Потому и венчали попы принудительные браки крепостных, и безропотно хоронили засеченных и затравленных собаками, да и сами иной раз оказывались, вместо зайцев, объектом травли.

«В те времена многие из духовенства отличались невоздержностью к крепким напиткам, – пишет А. Фет. – И вот этот-то порок сельского попа был поводом Борисову к многочисленным проделкам во время праздничных посещений причта. Так, напоив попа, Петр Яковлевич приказывал украсть вороную кобылу, а сам между тем одобрениями и насмешками доводил его до решимости стрелять в цель из двуствольного ружья, устраивая так, что пьяному приходилось стрелять из левого ствола, обращенного кремневою полкою к стрелявшему. На эту полку незаметно клали косу попа и, присыпав ее порохом, закрывали огниво.

– Ну, целься, батька, хорошенько! – говорили окружающие. И вслед за тем раздавался гром холостого, но двойного заряда, и приходилось тушить волосы неудачливого стрелка, который вопил: «Сжег, спалил, разбойник! Сейчас еду к преосвященному с жалобой!».

Но тут приходил дьячок с известием, что вороная кобыла пропала.

– Что ж, поезжай, коли на то пошло, – говорил Петр Яковлевич, – тут всего верст тридцать до Орла. Украли кобылу, так мои Разоренные тебя духом домчат…

По данному знаку тележка, запряженная тройкой Разоренных с отчаянным кучером Денискою на козлах, подкатывала под крыльцо, и челобитчик во весь дух мчался на ней за ворота. Но так как у тележки чеки из осей были вынуты, то все четыре колеса соскакивали, и жалобщик, после невольного сальто-мортале, возвращался во двор с новым раздражением и бранью. Тогда хозяин начинал его уговаривать, доказывая, что никто не виноват в его неумении обращаться с огнестрельным оружием, что с Дениски взыщется за неисправность тележки и что в доказательство своего благорасположения он готов подарить попу кобылу, которая нисколько не хуже его прежней, хотя и пегая. Конечно, благодарности не было конца, и только на другой день по приезде домой одаренный убеждался, что вернулся на собственной кобыле, разрисованной мелом» (109; 50–51).

Конечно, скучно было в усадьбах, вот и развлекались благородные господа, как могли. Впрочем, с презрением к духовенству в деревне относились и крестьяне, Из народной среды пошли прозвища духовных лиц «кутейники», «долгогривые», «жеребячье сословие», и вслед духовному, проходящему по деревенской улице, раздавалось насмешливое ржание (67; 29).

Был еще один бич на нищее сельское духовенство, и не бич даже, а античные персидские «скорпионы»: архиерейские объезды, которым недаром же Н. С. Лесков посвятил так и называющееся произведение. А он ли не знал положение духовенства? Остановился на этом знаменательном, но ежегодном событии и И. С. Никитин в своем «Дневнике семинариста».

Мало было надзора за сельскими попиками со стороны отца благочинного – а это, иной раз, еще то нещечко было… Так, по положению, раз в год архиерей должен был объехать приходы своей епархии для проверки ведения книг, благолепия в храмах, благочиния в приходах. И ладно бы – преосвященнейший приехал бы в одиночку или сам-друг с келейником да с кучером. Но, как правило, ехал с ним целый поезд – чуть ли не весь архиерейский дом. Сам-то владыка мог быть и не особенно притязательным, да два рта угостить раз в год – как-нибудь уж можно было. А вот нагрянувшую с ним саранчу, человек 10–12, да столько же лошадей накормить до отвала и напоить допьяна (лошади-то не пьют, так на то кучера есть), когда и свое-то семейство ест в полсыта – задача нелегкая; даром ли Петр Великий называл их скотинами несытыми и скорохватами. А ублажить всех надо, потому что сам престарелый владыка недосмотрит – доносчиков в его свите найдется немало. Мало их накормить-напоить – и деньгами одарить не мешает, иначе – солоно придется. Ведь только один Бог без греха, а у сельских попов да дьячков грешков и грехов немало обнаруживалось: за сенокосом да жатвой и не до храма, иной раз. А ведь еще и еженедельные проповеди требовалось совершать, и тетрадочки с их текстами предъявлять. И ладно – обойдется дело внушением из собственных владычных ручек. А нередко неисправных сельских духовных отправляли на исправление в губернию, на архиерейское подворье, без срока: воду носить, дрова рубить… Да хоть бы и просто время в праздности проводить, когда дома хозяйство рушится – горше всего. А могли за неисправность от должности отрешить, места лишить, в монастырь на исправление отправить – и оставалось многочисленному семейству погибать с голоду.