Лев Прозоров - Как утопили в крови Языческую Русь. Иго нового Бога

На обрядовых браслетах – очень недешёвых, что обличает их принадлежность отнюдь не тёмным селянам! – изображены всё те же волшебные существа, крылатые птице-псы, обыкновенно, с лёгкой руки Б.А. Рыбакова, именуемые Семарглами [50] В книге «Тайны Киевского Пятибожия» я объясняю, почему считаю сомнительным такое название. , гусляры, пирующие с питьевыми рогами, многоликие идолы.

Даже в церковном узорочье в XII веке вопреки строгим византийским формам начинает расцветать мир языческих премудростей, с теми же волшебными деревами и птицами, со странными зверями, с героями не дошедших до нас сказаний, многоликими, как языческие кумиры, капителями колонн владимирских соборов.

Волки, повернувшие головы к процветшим хвостам, – на более поздних русских вышивках таких зверей называли «оборотнями». Такой же оборотень изображён на браслете – причём там он изображён, помимо прочего, в объятиях женщины.

Обычный сюжет обрядовой поэзии Зелёных Святок, Троицкой недели, когда в песнях описывается соединение женщины с «волчком» на вспаханном поле ради плодородия земли. В некоторых изображениях на стенах этих соборов (Дмитриевского во Владимире, Георгиевского монастыря в Юрьеве-Польском и проч.) исследователи опознают языческих Богов – Даждьбога, возносящегося в небо на грифонах, Велеса.

Быть может, это и не вполне надёжные отождествления – но ничего сверхъестественного в том, что с христианских храмов смотрят языческие Боги, нет. Скандинавские Боги-асы изображены не только в церквях родной Скандинавии, но и в христианских храмах Германии, Англии и даже… Испании.

Стоит вспомнить, что за сто лет до того, во времена Ярослава, в киевской Софии надписи на изображениях святых делались на греческом языке. Настолько в те времена христианство воспринималось на Руси как чужая, нерусская вера!

Даже изображение княгини Ольги снабжено подписью греческими буквами – «Елга». Именно так передаёт имя княгини византийский император, к которому ездила в гости крещёная княгиня, – Константин Рождённый в Пурпуре. А тут – оборотни и языческие Боги…

Это явление уже получило в науке название «языческого Ренессанса», хотя объяснения ему и не дано. На самом деле всё вполне очевидно. Во-первых, как мы уже говорили, христианская церковь, оказавшись лицом к лицу с язычеством, принуждена была перейти к «поучениям» и попыткам завлечь язычников в свои храмы с помощью знакомых язычникам символов.

Во-вторых, в честном диалоге способности церкви оказались, по всей видимости, слабее, чем в проповедях «огнём и мечом», и ей пришлось потесниться, поступиться многим из уже завоёванного.

Игорь Яковлевич Фроянов, великий русский учёный и патриот, которому я обязан немалой долей приведенных в этой книге примеров жизнеспособности и стойкости Русской Веры после насильственного крещения, так подытожил исследование духовной жизни Руси в домонгольские времена: «Если поставить вопрос, что в большей степени определяло мировоззрение древнерусского общества – язычество или христианство, то можно, не боясь преувеличений, сказать: язычество. Данный ответ обусловлен существованием на Руси XI–XII столетий оязыченного христианства, то есть «двоеверия», с одной стороны, и чистого язычества – с другой».

Кроме всего прочего, уже в-третьих, не надо забывать, что тогда же, в XII веке, пали последние святыни языческого Поморья Варяжского под натиском христианских крестоносцев. Были уничтожены Аркона, Ретра-Радигощ.

Очень могло быть, что многие жрецы и простые язычники искали спасения на Востоке, у братьев по крови и языку, что усиливало позиции местных язычников. В летописях сообщается, что смоленский князь Ростислав Мстиславич в 1148 году преподнёс своему брату, киевскому князю Изяславу, дары «от варяг».

Как раз за год до того на многострадальное Поморье Варяжское обрушился очередной крестовый поход. Видимо, и дары происходили от спасавшихся в Смоленских землях беженцев. Кстати, внешнее узорочье тех же белокаменных соборов Владимирского княжества подозрительно напоминает описания внешнего убранства языческих храмов вендов-варягов, оставленные немецкими миссионерами.

Во всяком случае, когда пишущий эти строки обходил кругом оплетённую дивной резьбой шкатулку Дмитриевского собора во Владимирском сквере и глядел на белокаменное, зарозовевшее в зимней заре узорочье, на ум приходили следующие строки:

«В городе Щетине находилось четыре храма; но один из них, бывший главнейшим, выделялся украшениями и удивительной искусностью постройки; он имел скульптурные украшения как снаружи, так и внутри. Изображения людей, птиц и животных были сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат».