Василий Васильев - И дух наш молод

4 августа в госпитале в торжественной обстановке мне за храбрость вручили Георгиевский крест 4-й степени. А через день вместе с прапорщиком Крыловым, называвшим теперь меня не иначе как своим спасителем, отправили в Петроград.

Прибыв в Петроград, я с запиской Крылова отправился в Измайловский полк к капитану Волошину-Петриченко. Меня зачислили в 4-ю роту 2-го батальона. Снова началась солдатская служба, ежедневная муштра. Как ефрейтор, я проводил занятия с отделением пулеметного расчета. Почти каждую неделю мне давали увольнительную, и я спешил на свою родную Нарвскую заставу, к друзьям-путиловцам.

Солдаты на Путиловском. "Пусть сильнее грянет буря". "Глупость или измена?" Что почуяли кадетствующие крысы? Накануне. "Доколе терпеть?"

...Тут застал я большие перемены. Бросалась в глаза явная милитаризация завода.

В шрапнельном и в других мастерских на каждом шагу встречались за станками... солдаты. Военная промышленность настолько разрослась, потребность все в новых и новых пушках, снарядах так стремительно увеличивалась, что все острее чувствовался недостаток в рабочей силе, в квалифицированных рабочих.

Специалистов, да и не только специалистов, начали возвращать с фронта и посылать на военные заводы.

Правительство стремилось таким образом убить двух зайцев; поддержать военную промышленность и заодно укрепить свои позиции. Рабочие-солдаты подчинялись воинской дисциплине, ходили в форме, за участие в забастовках подвергались военно-полевому суду. По замыслу военных начальников, солдаты должны были стать на заводах опорой режима. Солдат-рабочий - каратель! Лучше и не придумаешь. Все эти тонкие, с далеким прицелом расчеты оказались построенными на песке. Это хорошо видно на примере Путиловского завода.

К моему возвращению в Питер число солдат на заводе достигло пяти тысяч. Первое время солдаты, среди них было немало вчерашних крестьян, всячески избегали разговоров о политике. Никому не хотелось обратно в окопы - под шрапнель и пули.

Но совместная работа, уроки войны, общие заботы и общая ненависть не могли не сблизить фронтовиков с путиловцами.

Солдаты 1916 года уже не были прежней серой послушной массой, готовой по приказу командиров стрелять в своих же братьев-рабочих.

Солдаты все чаще и все более открыто высказывали свое недовольство притеснениями, низкой платой. Воинская дисциплина слабела с каждым днем.

Военный директор завода генерал-майор Дубницкий запугивал солдат приказами. Но на это мало кто реагировал.

- Погоди, генерал! Еще не то увидишь! - грозились солдаты.

С одним из таких солдат-рабочих я крепко подружился. Звали его Сеня Семен Эртман. Он тоже успел понюхать пороху. После ранения и лазарета вместе с другими попал на Путиловский завод. Работал Сеня фрезеровщиком в турбинной мастерской верфи. Мы на пару с ним распространяли листовки Петербургского комитета РСДРП (б). Октябрьской ночью 1916 года мой друг совершил такое, о чем долго говорили за Нарвской заставой.

...Утром двери турбинной мастерской, как всегда, были широко раскрыты. Рабочие входили и застывали на месте. Высоко над станками вдоль стены ярко выделялись, звали, сливаясь в слова, огромные белые буквы: "Пусть сильнее грянет буря!" Лозунг по приказу начальства пытались смыть. Но белила оказались отменного качества. А Сема как ни в чем не бывало посмеивался. О том, что произошло, рассказывал так:

- Понимаешь, подходит ко мне один товарищ, спрашивает: "Горького читал?" - "Читал", - говорю. "И "Буревестника"?" - "И "Буревестника". "Видишь стенку напротив входа? Как раз хорошее место для лозунга. Не побоишься? Напиши такое, чтоб дух захватывало. И чтоб было к современному моменту".

"Пусть сильнее грянет буря!" Очень даже к современному моменту оказались горьковские слова. В воздухе пахло революцией...

Старый режим "гнил на корню". Два тяжелых военных года расшатали все и вся. Перебои в снабжении Петрограда становились все чувствительнее. Тетка, когда я приходил в Шелков переулок, жаловалась: "Топлива нет, продуктов нет. За ценами не угонишься: фунт хлеба стоил три копейки, теперь - двадцать".

За хлебом - длинные очереди, "хвосты", как тогда говорили. Лица в очередях - измученные. Постоишь - и наслушаешься такого, что хоть завтра на штурм ненавистного самодержавия. Роптали, выкладывали в очередях наболевшее все громче, не таясь:

- Мы в милость царскую верили, на царя-батюшку надеялись. Баста, хватит. Одна нынче надежда - на самих себя.