Валерий Шамбаров - Нашествие чужих. Почему к власти приходят враги

Впрочем, можно вспомнить и Маяковского:

Зверства в данный период отнюдь не скрывались, даже не вуалировались. Ведь с точки зрения той морали, которая насаждалась и утверждалась в России, они считались вполне «оправданными». Это было то, о чем можно открыто писать, чем можно гордиться — откройте хотя бы «Конармию» Бабеля, и вы в этом убедитесь. Появлялись и другие «пролетарские писатели», воспевавшие насилие и жестокость. Например, В. Зазубрин, автор романа о гражданской войне «Два мира». Написал он и повесть «Щепка» о буднях расстрельной бригады чекистов — изучал материал, общался с палачами, ходил смотреть на их «работу», изобразив ее трудной, напряженной, самоотверженной. И, конечно же, благородной и необходимой. Книги своим натурализмом вызывали отвращение у культурных читателей, но получили высокую оценку Луначарского. Зазубрина объявляли «первым советским романистом», чуть ли не классиком. В царстве смерти и террора такая литература попадала «в струю» [24, 149].

Кошмарное и уродливое государство, возникшее на территории нашей страны, было уже не Россией. И даже не скрывало, что оно — не Россия. Всячески отделяло себя от прежней России. Сами термины «Отечество», «патриотизм» стали ругательными. Троцкий, правда, вспомнил о них и вынес на агитационные плакаты в период войны с Польшей. Но потом их снова стали употреблять только в качестве оскорбительных ярлыков. Называться патриотом было опасно, это являлось почти синонимом «реакционера».

Отвергалась и преемственность с прежней Россией. Перечеркивалась вся ее история. На этом поприще размахнулись Бухарин и его клеврет «красный академик» Покровский, объявленный «светилом» исторической науки. Внедрялась установка, что до 1917 г. ничего великого и значительного просто не могло быть. Там лежало лишь «темное прошлое». А история Советского государства началась совершенно новая, с нуля. Труды классиков исторической науки запрещались. Вместо них выходили книги, заполненные грязной клеветой. Все цари, великие князья, государственные деятели, полководцы карикатурно рисовались алкоголиками, сифилитиками, ворами, дебилами, поработителями «угнетенных наций». Русские победы оплевывались, поражения смаковались, достижения отрицались.

Похоронена была и российская культура. За попытки защитить «крепостника» Пушкина, за висящий на стене портрет «офицера» Лермонтова можно было загреметь в чрезвычайку. Появились РАПП и прочие организации, искоренявшие в области культуры все русское и насаждавшие уродливую «пролетарскую культуру». Уж казалось бы, чем не потрафил новым властителям Есенин? Отрекся от Бога в своей кощунственной «Инонии», поддержал революцию, разъезжал по красным фронтам на «поезде им. Луначарского». Но нет, его стихи не нравились. Их называли «мелкобуржуазными», а Бухарин открыто обвинял Есенина в «русском шовинизме». Под руководством завотделом Наркомпроса Штернберга крушилось русское изобразительное искусство, и один из апологетов «новой» живописи Казимир Малевич заявлял: «Имитативное искусство должно быть уничтожено как армии империализма». Театральный отдел Наркомпроса возглавил Мейерхольд, призывавший «отречься от России». Приходил в театры в кожанке, с маузером на боку. Строго проверял репертуар, предостерегая: «Смотрите, как бы за русским названием не скрывался русский православный материал». А в собственных постановках уродовал пьесы, изображая все русское темным, пьяным, хамским [51].

А на месте разрушенного государства строилось другое. Численность нового государственного аппарата к 1922 г. составила 2,5 млн. «совслужащих» — в 10 раз больше, чем чиновников в царской России, которую принято было клеймить «бюрократической». Впрочем, подавляющее большинство из этих «совслужащих» являлись пешками, ничего толком не умели сделать, лезли из кожи вон, чтобы изобразить работу и не потерять скудный паек из кусочка конины и тарелки жидкой каши. Прослойка истинных руководителей была гораздо уже. И жила гораздо лучше.

Постановлением ЦК «О материальном поощрении активных партработников» была фактически узаконена «номенклатура». В промышленности и сельском хозяйстве этим «активным» устанавливался минимальный заработок 300 руб., работникам ЦК, ЦКК, губкомов — 430 руб. Полагались и надбавки: 50 % для тех, кто имеет семью из 3 человек и больше, 50 % за работу во внеслужебное время. Чисто номинальные отчисления начинались лишь с «партмаксимума» — сумм, превышающих 645 руб. Хотя в это же время средняя месячная зарплата рабочего составляла лишь 10 руб. Ответственные партработники кроме высоких окладов получали бесплатно спецпайки, жилье, медицинское обслуживание, транспорт. Для них дополнительно оплачивались отпуска от 1 до 3 месяцев с возможностью отдыха и лечения за границей. Число «активных партработников», которым были доступны эти блага, составило 15325 человек, с членами семей — 74470. Плюс 1920 освобожденных партработников в руководстве советских и хозяйственных органов. И изрядная доля таких привилегированных состояла вовсе не из русских, а из когорты прибывших в Россию «интернационалистов».