Лев Колодный - Хождение в Москву

При Иване Грозном в башне размещалась тюрьма, где, по преданию, произошло чудо: одному из узников явилась Богоматерь с благой вестью, надоумив подать челобитную царю. После этого стали приходить сюда богомольцы, появилась церковь Благовещения.

Последней у реки в углу Кремля стоит Водовзводная башня, вошедшая в историю строительством первого в Москве водопровода. Как всякая угловая башня, она значительно выше, наряднее, больше остальных глухих и проездных. Достаточно сказать, что высота ее до звезды 57,7 метра, то есть почти в два раза выше, чем у соседок.

«Водовзводная башня представляет собой цельное, вполне законченное произведение, ее пропорции прекрасны, архитектурная обработка богата и вместе с тем умеренна», – характеризует эту кремлевскую вершину не раз упоминавшийся мной Сергей Бартенев, заметивший также, что по своему виду, архитектурной отделке она более всех «итальянская», похожа на башни Сиены и Флоренции.

Стоит Водовзводная башня у подножия Боровицкого холма, у берега, где впадает в Москва-реку огибающая Кремль Неглинка, ныне спрятанная под землю.

Можно, стоя здесь, хорошо представить первоначальный характер местности, о которой Петр I сказал, что ее «натура зело укрепила». Две реки и холм делали крепость неприступной. В этом месте отрыли колодец, построили над ним башню. А название ее вот откуда. В 1663 году появилась в башне «водо-взводная» машина. Башня служила водонапорной станцией. Механизмы качали воду из колодца вверх, туда, где находился выложенный свинцом водоем. Отсюда по свинцовым трубам самотеком вода поступала в царский дворец на вершине холма. Стоила «водо-взводная» заморская машина несколько бочонков золота. Служил первый кремлевский водопровод до пожара 1737 года…

Спустя тридцать пять лет архитектор Василий Баженов доносил, что кремлевская Водовзводная башня грозит «падением, ибо из замка оной выпало несколько кирпичей». Но он несколько сгустил краски, потому что другая комиссия, обследовавшая башню через двадцать лет, сообщала: «…Опасности никакой не предвидится, а только за нужное почитаем стену снизу поправить».

При всем при том башня, по всей видимости, сильно обветшала. Поэтому, хотя она и не падала вопреки прогнозам, ее разобрали и в 1807 году выложили заново. Через пять лет от нее осталась груда кирпичей. Как птица Феникс, башня восстала из пепла. Так восстал из пепла весь Кремль, опаленный огнем войны 1812 года.

Обращаясь к Кремлю, пережившему величайшие невзгоды в Отечественной войне, Михаил Лермонтов восклицал:

Так выглядела эта угловая башня в начале XIX века, когда Москва-река не имела каменной облицовки и прохожие могли посидеть на ее зеленом берегу, а прачки полоскать белье. В очерке о Москве поэт раз упоминает «башню угловую», нет сомнения, что речь идет именно о Водовзводной:

«На западе, за длинной башней, где живут и могут жить одни ласточки (ибо она, будучи построена после французов, не имеет внутри ни потолков, ни лестниц, и стены ее расперты крестообразно поставленными брусьями), возвышаются арки Каменного моста…»

Заходим в эту трижды рожденную башню, где не осталось ничего древнего: камням ее менее двух веков. Вместо «водо-взводной» машины вижу трансформаторную будку: ток поступает к поднятой в небо рубиновой звезде.

Чтобы обогнуть холм и продлить стену вдоль берега Неглинки, строителям пришлось рядом поставить две угловые башни, охраняющие юго-западный выступ крепости. Обе они мощные, большие и высокие. Пройдя несколько десятков метров от Водовзводной башни, подходим с Воробьевым к другой важной башне – Боровицкой. Обе они под звездами.

И Боровицкая башня имела разные названия. Царским указом Алексея Михайловича велено звать ее Предтеченской. Но и царский указ оказался не в силах вытравить из сознания москвичей название, восходящее к глубокой древности, ко времени первых крепостных стен и башен, когда на холме зеленел бор.

Боровицкая башня не похожа на все остальные угловые, проездные и глухие башни Кремля. Она напоминает ступенчатую пирамиду. Над ее нижним прямоугольным массивом поднимаются один другого меньше три такой же формы объема. Эта особенность бросилась в глаза известному германскому ученому и путешественнику Александру Гумбольдту, посетившему Москву в 1829 году. Тогда он писал: «Характер московской архитектуры непостижим. Громкие слова – византийский, греческий совсем его не определяют… В Москве имеются башни наподобие ступенчатых пирамид, как в Индии и на Яве».