Александр Скоков - На всех была одна судьба

Он ждал отца в 1942-м, 1943-м, и только в 1944-м, когда советские войска погнали захватчиков от стен Ленинграда, они с мамой узнали, что красноармеец Манин, один из многих тысяч защитников Невской твердыни, пал смертью храбрых в феврале 1942 года и похоронен в Погостье, под Ораниенбаумом. Никогда не расскажет Эдик отцу, как одолели с мамой блокадные зимы, как был принят в детский хор Кировского театра, как выступал с другими юными артистами в госпиталях, как в январе 1944-го били орудия главного калибра кораблей, стоявших на Неве, и они, вездесущие мальчишки с Измайловского, бежали смотреть эти могучие залпы освобождения.

Деревья у Никольского собора, где гоняли они мяч блокадной весной 1942 года, стоят и сейчас – летом зеленые, в звоне голосов птиц, зимой под пластами сырого снега. И стоит тот же дом на Измайловском, 3, возле которого он, блокадный мальчишка, ждал и ждал папу: не мелькнет ли со стороны Фонтанки знакомая пилотка, шинель, не подхватят ли его отцовские руки, поднимая от земли ввысь…

Рос он в докторской семье – Владимир Иванович был талантливым хирургом, мама, Александра Петровна, опытным терапевтом, – но себя Юра в будущем видел только художником. С детства тянулась рука к альбому, краскам, карандашам. Учился в средней школе при Академии художеств, в 1941 году закончил четвертый класс и готовился в пятый.

В субботу, 21 июня, поехал с мамой на дачу в Солнечное; только один раз переночевали и вернулись обратно в Ленинград. Владимир Иванович сразу убыл по назначению, куда направил военкомат. Брат Лёва в свои неполные 18 лет записался добровольцем в ополчение. Двенадцатилетний Юра и мама остались вдвоем. После советско-финляндской войны основная угроза Ленинграду виделась с севера – там стояли воинские части, возводились укрепления. Южное направление считалось безопасным – туда, в основном в Новгородскую область, началась эвакуация детей. Отряд, в котором находился Юра, оказался в районе Боровичей. Обстановка ухудшалась стремительно, начались налеты немецкой авиации. С одним из последних эшелонов, которому удалось пробиться сквозь завесу бомбежек, он вернулся в Ленинград.

Александра Петровна по-прежнему работала участковым врачом. (В Ленинграде всю блокаду действовала сеть медицинских учреждений, и хотя на фронте, в госпиталях была острая нехватка врачей, поликлиники, как и в мирное время, обслуживали население.) В начале сентября Юра недолго ходил в школу – из-за бомбежек занятия прекратились. Кроме основной работы, Александра Петровна дежурила в штабе МПВО. Юра перебрался к ней.

Днем вместе с другими ребятами носили на чердак песок, красили специальным раствором деревянную обрешетку кровли, балки; ночью спал на двух табуретках в дежурной комнате штаба, насквозь прокуренной, при ярком свете – до холодов электроэнергия в жилые кварталы поступала постоянно. С альбомом, карандашами не расставался он и сейчас – носил с собой повсюду, брал в бомбоубежище. Однажды во время тревоги, примостившись среди сидящих на скамейке, чтобы не терять зря время, начал рисовать детей, взрослых. Совсем близко ахнула бомба – бутылка с водой подпрыгнула на столе и разбилась…

В продуктовых магазинах было уже пусто, на неделю-две задержался шоколад, лежал горками. Огромный город, отрезанный от Большой земли, перешел на карточки. Родители, перенесшие голод в Петрограде в 20-е годы, бережно относились к продуктам, остатки хлеба не выбрасывали. Этот мешочек сухарей и пакет чечевицы, обнаруженный в дальнем уголке буфета, поддерживали Александру Петровну с сыном в самое тяжелое время. Изредка приходили письма от Владимира Ивановича, сообщал о себе и брат Лёва, служивший в отдельном пулеметно-артиллерийском батальоне. Во время наступления немцев на Ленинград батальон сражался на Красногвардейском (Гатчинском) рубеже.

В декабре в свирепые холода Юра уже не выходил из дома, дни и ночи проводил на кухне в пальто, в рукавичках, возле «буржуйки», которая так быстро остывала. Днем отворачивал уголок светомаскировки окна и читал «Войну и мир» Толстого. По школьной программе знакомство с романом предстояло лет через пять, но недели, месяцы блокады равнялись годам мирной жизни. Рисовать Юра уже не мог – открылись язвы на обмороженных руках; сказывался, конечно, и голод.

До войны Беловы встречали Новый год по-семейному – в кругу родных. В канун наступающего 1942 года Александра Петровна с сыном отправились на Театральную площадь, к родственникам – там жила семья брата Владимира Ивановича. Их сын был сверстником Юры. (К тому времени семья еще не знала, что Александр Иванович, фронтовик, погиб.) Новогодним угощением были все тот же блокадный хлеб и горстка вареного риса. Великая беда обрушилась на страну, каждая семья терпела лишения, но все верили, что испытаниям придет конец, наступит мирная жизнь, снова соберутся за праздничным столом и взрослые, и дети.