Коллектив авторов - Всемирная история - в 6 томах. Том 5 - Мир в XIX веке

Подобные ультрароялистские идеи получили достаточно широкое распространение в странах Европы после завершения эпопеи революционных и наполеоновских войн. Духовной и психологической основой европейского консерватизма XIX в. было явление, которое иногда называют «крахом Просвещения», столь ярко выразившееся у многих романтиков. Однако уже с середины XIX в. консерватизм начал приобретать более умеренный и социально-ориентированный характер. Корректируя крайности либерального индивидуализма, консерваторы не столько противостояли реформам политической системы, сколько уточняли их цели и содержание.

Подведем итоги. К концу XIX в. в большинстве стран Запада утвердилась либерально-конституционная модель государственного устройства. Под ее воздействием элементы конституционализма (основной закон, всеобщее избирательное право, представительные органы, партийные организации, гражданские свободы) были внесены в политические структуры монархических европейских режимов — Австро-Венгрии, Италии, Германии, Испании, России.

Для Востока XIX в. прошел под эгидой колониализма, рухнувшего только в середине XX в. В это время на Востоке происходило вызревание комплекса социально-цивилизационной неполноценности, под знаком которого протекали основные реформы, усиливались различного рода вестернизаторские влияния, закладывались основы капитализма и рыночных отношений и, как итог всего этого, обретали силу умеренные и радикальные идеи, опиравшиеся прежде всего на заимствованные из Европы доктрины и политические понятия (парламент, партия, республика, демократия, революция, либерализм, социализм). Но толкование и осмысление новых концептов, идей, понятий отталкивалось от традиций местных национальных культур. Движение по пути реформ обрамлялось отсылкой к традициям, к фундаментальным религиозно-культурным ценностям и традициям, лежавшим в основе великих цивилизаций Востока.

Опыт истории XIX в. показал, что революция и реформа — это не антиподы, а специфические проявления сложного процесса эволюции, охватывающего экономическую, политическую и духовную сферы жизни общества. Послужив импульсом в первоначальный период ломки Старого порядка, революции нашли свое продолжение в реформах. Но только в том случае, когда результаты этих реформ в той или иной стране складывались в систему, определяющую «новый порядок», разного рода контрреволюции и контрреформы, задерживая и даже приостанавливая темпы преобразований, оказались бессильны повернуть процесс модернизации вспять. Для народов, избравших преимущественно путь реформ, катализатором изменений зачастую служили революционные процессы в сопредельных странах и регионах. Что касается механизма выбора революции или реформы как преобладающего инструмента модернизации политического и социально-экономического устройства, то он зависел не только от соотношения традиционного и современного укладов, но и гибкости и эффективности властей, рационализма и способности к компромиссам «верхов», степени радикализации «низов».

В своем знаменитом докладе «Что такое нация?», прочитанном в Сорбонне в марте 1882 г., Эрнест Ренан говорил: «То, что не удалось Карлу V, Людовику XIV, Наполеону I, наверное, не удастся никому и в будущем. Учреждение новой Римской империи или империи Карла Великого стало невозможным. Разделение Европы зашло слишком далеко, чтобы попытка к универсальному господству не вызвала немедленно коалиции, которая скоро возвращает гордую нацию в ее естественные границы. Некоторое равновесие установилось на долгие времена. Франция, Англия, Германия, Россия, несмотря на возможные случайности, еще в течение многих сотен лет будут историческими индивидуальностями, главными частями шахматной доски, клетки которой постоянно изменяются в своем значении и величине, но никогда не смешиваются друг с другом. В этом смысле нации, отчасти, новое явление в истории». В этом рассуждении, как в капле воды, отразились и ключевая проблема истории «долгого XIX века», и наши современные проблемы в понимании исторического процесса, уходящие корнями в тот самый «долгий XIX век». Разве не удивительно, что Ренан называет четыре современные ему наиболее могущественные европейские империи, а точнее, их метрополии, в качестве примера наций? В его понимании они были недостаточно «имперские», поскольку не являлись пан-европейскими империями. Ренан, как и вся историография того времени, основанная на национальных нарративах, склонен думать об этих государствах как нациях-государствах. Историки очень долго смотрели и даже сегодня во многом продолжают смотреть на историю XIX в. прежде всего как на историю наций-государств и противопоставлять нацию-государство и империю как две совершенно разные, несовместимые формы политической организации.