Шарль Монтескье - Размышления о причинах величия и падения римлян

Никакое государственное дело, никакой мир, никакая война, никакое перемирие, никакие дипломатические переговоры, никакой брак не совершались без участия монахов. Ими были полны советы государей, в народных собраниях почти никого не видно было, кроме них.

Трудно представить себе все то зло, которое явилось в результате этого. Монахи расслабили умы государей и заставили их поступать безрассудно, даже когда они совершали добрые дела. В то время как военные матросы по повелению Василия были заняты постройкой церкви святого Михаила, сарацины грабили Сицилию и взяли Сиракузы. А когда его преемник Лев употреблял свой флот для той же цели, он позволил сарацинам захватить Тавромению и остров Лемнос. Андроник Палеолог перестал заботиться о флоте, потому что его уверили, что бог так доволен его ревностным стремлением вернуть мир церкви, что враги не посмеют напасть на него. Он боялся, что бог потребует у него отчета за время, употребленное на управление государством, которое он мог провести в религиозных размышлениях.

Греки — великие говоруны, великие спорщики, софисты по природе — постоянно вступали в религиозные споры. Так как монахи пользовались большим влиянием при дворе, слабевшем по мере того, как он развращался, то получилось, что монахи и двор взаимно развращали друг друга и что зло заразило обоих. В результате все внимание императоров было поглощено тем, чтобы то успокаивать, то возбуждать богословские споры, относительно которых замечено, что они становились тем горячее, чем незначительнее была причина, вызвавшая их.

Михаил Палеолог, в правление которого происходили горячие религиозные споры, видя ужасные опустошения, причиненные турками в Азии, говорил, вздыхая, что безрассудное религиозное рвение некоторых людей, которые, порицая его поступки, возмутили против него его подданных, заставило его употребить все усилия для сохранения собственной жизни и пренебречь разоряемыми провинциями. «Я удовольствовался тем, — говорил он, — что поручил устройство отдаленных провинций правителям, которые скрывали от меня их бедственное положение, потому ли что они были подкуплены деньгами или же потому, что они боялись наказания».

Константинопольские патриархи обладали громадной властью. Так как во время народных волнений императоры и вельможи государства укрывались в церквах, где патриарх мог их выдать или нет, причем он пользовался этим правом по своему усмотрению, то он, хотя и косвенно, играл решающую роль во всех государственных делах.

Когда старый Андроник велел сказать патриарху, чтобы тот занимался церковными делами, а управление государством предоставил ему, то патриарх ответил: «Это все равно, как если бы тело говорило душе: «я не желаю иметь ничего общего с тобой, я не нуждаюсь в твоей помощи для отправления свойственных мне обязанностей»».

Государи часто считали невыносимыми чудовищные притязания патриархов и лишали их престола. Но у суеверного народа, взиравшего с отвращением на все церковные службы, отправлявшиеся патриархом, которого он считал самозванцем, это приводило к непрерывным расколам; всякий патриарх — старый, новый, новейший — находил своих приверженцев.

Эти раздоры были гораздо хуже тех, которые возникали по поводу религиозных догм, ибо они появлялись снова, как только какого-либо патриарха сгоняли с его престола.

Страсть к спорам была настолько свойственна грекам, что когда Кантакузен взял Константинополь, то император Иоанн и императрица Анна были заняты спорами на соборе, созванном монахами против их врагов. Осада Магометом II Константинополя не привела к прекращению вражды, возникшей из богословских споров; там были больше заняты Флорентийским собором, чем турецкой армией.

При обыкновенных спорах, когда каждый чувствует, что может ошибаться, упрямство и настойчивость не бывают чрезмерными; но при религиозных спорах, где каждый по природе предмета считает свое мнение правильным, мы возмущаемся против тех, кто, вместо того чтобы изменить свое мнение, упорно старается заставить нас изменить наше мнение.

Читая историю Пахимера, мы убеждаемся, что богословы своими собственными силами никогда не были и не будут в состоянии прекратить свои споры. Мы видим императора, который занят только тем, что созывает богословов, выслушивает их, примиряет их; с другой стороны, непримиримая злоба богословов приводит к вечным спорам; и мы понимаем, что, если следовать тому же методу, обнаруживать то же терпение, возлагать те же надежды, чувствовать то же желание привести спор к концу, проявлять то же чистосердечие по отношению к интригам и то же почтение к злобе богословов, — они все равно никогда не примирятся до скончания мира.