Гораций Верне - История Наполеона

Скоро бред присоединился к горячке. Сильный ум Наполеона, казавшийся миру необъяснимым и сверхъестественным, покорился общему закону человечества. "Штейн-гель! Дезе! Массена! - кричал Наполеон. - А! Победа наша! Вперед! Скорей! Нападайте дружнее! Они наши!" Потом вскакивает он с постели, бросается бежать в сад и падает на спину в то самое мгновение, когда Антомарки спешит принять его в объятия. Его несут в постель; он все еще в бреду и непременно хочет идти в сад. Наконец пароксизм прекращается, лихорадка перестает мучить его, великий человек приходит в себя и является с обыкновенным своим спокойствием. "Не забудьте, говорит он доктору Антомарки, - исполнить все, что я поручил вам сделать, когда меня уже не будет на свете. С особенным старанием произведите анатомическое исследование над моим трупом, особенно над желудком... Доктора в Монпелье предсказывали, что скирр будет наследственной болезнью в нашем семействе... Хоть бы я мог спасти сына от этой страшной болезни! Вы увидите его, доктор, скажете, что следует ему делать; вы избавите его от страданий, которые мучат меня; это последняя услуга, которой я могу ожидать от вас".

Часа через три (2 мая, в полдень) лихорадка возобновилась, и знаменитый страдалец сказал своему доктору с глубоким вздохом: "Я чувствую себя очень дурно, доктор; чувствую, что скоро умру". Едва успел он окончить эти слова, как впал уже в беспамятство.

"Конец его приближался, - говорит Антомарки, - мы видели, что теряем его. Каждый из нас старался показать более усердия, более стараний, хотел доказать ему преданность свою в последний раз. Верные слуги его, Маршан, Сен-Дени и я, мы предоставили исключительно себе право сидеть у его кровати и проводить ночи без сна; Наполеон не мог выносить света: мы были вынуждены поднимать его, менять на нем белье, подавать ему помощь, в которой он беспрестанно нуждался, и делали все в совершенной темноте. Страх умножал в нас усталость; обер-гоф-маршал совершенно истощился, генерал Монтолон едва мог передвигать ноги, и я был не крепче их. Мы уступили настоятельным просьбам французов, живших в Лонгвуде, и позволили им разделять с нами печальные обязанности, на нас лежавшие. Пьерон, Курто, одним словом, все находились при Наполеоне и служили ему вместе с нами. Их усердие, их бескорыстная преданность и любовь тронули императора; он поручил их попечениям своих приближенных любимцев; желал, чтоб им помогали, чтобы их поддержали и не забыли. "А бедные мои китайцы! - прибавил он. - Их тоже не надо забывать; дайте им несколько десятков наполеондоров: надобно же мне с ними проститься и оставить им что-нибудь на память"".

Аббат Виньяли ждал только приказаний императора, чтобы явиться к нему с дарами религии. Великий человек пожелал видеть аббата в три часа пополудни, третьего мая. Лихорадка прекратилась на время; Наполеон отпустил всех и остался наедине с достойным аббатом. Через несколько минут обряд был совершен, и умиравший принял дары из рук аббата Виньяли.

Через час лихорадка чрезвычайно усилилась; но больной находился еще в полной памяти. Он воспользовался этими минутами и повторил душеприказчикам своим, Бертрану, Монтолону и Маршану, прежнее приказание о том, чтоб после его смерти никакой английский медик не смел прикасаться к его трупу, кроме доктора Арно. Потом он сказал им: "Я скоро умру, и вы возвратитесь в Европу; я должен дать вам некоторые советы насчет будущего вашего поведения и поступков. Вы разделяли со мной изгнание, вы должны остаться верными и памяти моей; не делайте ничего, что могло бы нанести ей вред или оскорбление. Я всегда старался водворить порядок; я ввел его в мои законы и всегда руководствовался им во всех моих поступках; ни в каком случае я не изменил ему. К несчастью, обстоятельства были трудные; я вынужден был уступать, откладывать благое дело до другого времени. Скоро настала эпоха бедствий; я не мог спустить натянутого лука, и Франция лишилась всего, что я приготовлял для нее. Она судит обо мне благосклонно, нестрого, умеет ценить мои намерения, любит мое имя, мои победы. Подражайте ей, оставайтесь верны мнениям, которые вы защищали, и славе, которую вы уже приобрели; если будете поступать иначе, то покроете себя стыдом и бесчестием".

В следующую ночь сильная буря разразилась над островом Святой Елены. Почти все деревья в Лонгвуде вырваны из земли с корнями. Любимая ива императора, прикрывавшая его своими ветвями и дававшая ему тень во время его прогулок, не избегла общей участи.