Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Судьба обращений, поступивших в Политбюро, но не подвергнутых его обсуждению, могла быть различной. Так, в июле 1933 г. замнаркома Н.Н. Крестинский направил записку руководителям Политбюро, в которой сообщал о переговорах НКИД с чехословацкой миссией в Москве по поводу перезахоронения останков двух легионеров, погибших во время гражданской войны в России. НКИД потребовал и получил письменные гарантии, что эта акция не будет использована чехословацкой стороной в политических целях. Коллегия НКИД считала возможным удовлетворить просьбу о проведении эксгумации в Челябинске и отклонить дополнительное обращение аналогичного характера. В соответствии с процедурой, к записке Крестинского был приложен проект постановления Политбюро. Тремя днями позже «т. Поскребышев сообщил, что т.т. Сталин и Молотов за принятие предлож[ения] НКИД». После звонка Поскребышева Крестинский дал указания заведующему 2-м Западным отделом об исполнении принятого решения [111]. Таким образом, хотя запрос был оформлен в соответствии с требованиями, предъявляемыми к документам, поступавшим в Политбюро, принятие решения не потребовало ни проведения опроса его членов, ни записи в протоколе. Другой – диаметрально противоположный – вариант реагирования на постановку перед Политбюро вопросов по внешнеполитическим делам освещает документ наркома М.М. Литвинова от 13 мая 1934 г. [112]Оно открывалось заявлением о том, что после продления советско-польского пакта о ненападения НКИД считал целесообразным «рассмотреть и принять решения по всем конкретным вопросам политических, экономических и культурных отношений между СССР и Польшей, которые были поставлены за последний год польским правительством или по инициативе НКИД и по тем или иным причинам не получили еще конкретного разрешения». Литвинов перечислял 11 конкретных вопросов. Один из них (о заключении торгового договора) был поставлен НКИД еще 26 июня 1933 г. в письме Б.С. Стомонякова, после которого последовало еще несколько обращений в Политбюро по этому же вопросу (последним было письмо Литвинова от 16 марта 1934 г.). Просьба разрешить совместную разработку находящихся в советских архивах документов по истории Польши была сформулирована в записке наркома от 5 октября 1933 г. По двум иным, сравнительно мелким, вопросам Литвинов писал в Политбюро 7 апреля 1934 г. [113]Как показывает сопоставление списка перечисленных Литвиновым вопросов с протоколами Политбюро и дипломатической переписки, в последующем в Политбюро был поставлен и разрешен только один (самый малозначительный) [114]. В других случаях повторное внесение вопроса в Политбюро приводило к принятию им соответствующего постановления (например, о соглашении с Мемельским лесным синдикатом) [115].

Таким образом, на стадии формирования перечня вопросов, подлежащих рассмотрению Политбюро, могли быть приняты следующие возможные решения: 1) оперативное удовлетворение запроса ведомства руководящими членами Политбюро без внесения в повестку дня, коллективного обсуждения и проведения голосования в Политбюро; 2) внесение предложения в повестку дня заседания (либо в список вопросов, подлежащих утверждению Политбюро иными путями); 3) откладывание дела на неопределенный срок с последующим включением его в повестку Политбюро (под влиянием заинтересованных органов либо изменившихся обстоятельств); и 4) фактический отказ в рассмотрении поставленного вопроса и принятии по нему какого-либо решения. Кроме того, сроки рассмотрения внесенного предложения иногда оказывались в зависимости от его порядкового номера в повестке дня заседания [116].

Полномочия на формирование повестки Политбюро предоставляли их обладателю исключительное влияние. При распределении обязанностей между Секретарями ЦК ВКП(б) после XIV съезда Политбюро возложило на Сталина, наряду с другими делами, «подготовку вопросов к заседанию Политбюро». Весной 1927 г., по настоянию Генерального секретаря, Секретариат и Оргбюро распределили эти обязанности (как и общее наблюдение и контроль) по ведомственному признаку между несколькими секретарями ЦК. Поэтому с мая 1927 г. по январь 1930 г. Сталин отвечал за наблюдение за работой и исполнением директив партии в НКИД, НКВМ, ОГПУ, НКФ и в банках, а также ИККИ, т. е. практически во всех органах (кроме Наркомторга), связанных с определением внешней политики СССР. 26 января 1930 г. «в связи с реорганизацией аппарата ЦК», Оргбюро расширило полномочия Сталина по определению повестки, «оставив» за ним «подготовку вопросов к заседаниям ПБ и общее руководство работой Секретариата в целом» [117]. Наконец, 4 июня 1934 г. постановлением Политбюро о «распределении работы и наблюдении секретарей ЦК за отделами ЦК ВКП(б)», к Сталину были приписаны «1) Культпроп, 2) Особый Сектор, 3) Политбюро ЦК» (Кагановичу (в числе других) – Оргбюро ЦК, а Жданову – Секретариат ЦК) [118]. Наряду со Сталиным важную роль в этом процессе играл Молотов. 3 конце декабря 1930 г., в связи со сменой главы правительства и реорганизацией работы высших государственных органов СССР, по инициативе Сталина было решено «поручить составление повестки заседаний Политбюро секретариату ЦК совместно с т. Молотовым» [119]. Неясно, как долго продолжал действовать установленный им порядок, и выражало ли это постановление лишь намерение установить тесную смычку в работе ПБ ЦК ВКП(б) и СНК СССР, или являлось «утешительным призом» бывшему Секретарю ЦK. Эти официальные решения также обходят молчанием процедуру составления повестки Политбюро. Несомненно, что голос Сталина обладал особым весом, однако неясно, приходилось ли его вообще подавать при утверждении повестки (как это практиковалось секретарями ЦК перед заседаниями Оргбюро), или Генеральный секретарь был наделен правом единолично либо вместе с Председателем СНК СССР определять круг, сроки и способ рассмотрения дел, которые предстояло решить Политбюро. Постановление Политбюро от 29 мая 1932 г. гласило: «Составление повесток Политбюро приурочить к закрытым заседаниям Политбюро» [120]. Это указание можно интерпретировать и как подтверждение того, что по повестке ПБ проводилось предварительное голосование его членов, так и свидетельство о консультативном характере обсуждения таких повесток. Другое решение 1932 г. содержит упоминание о том, что «проекты повесток заседаний Политбюро» представлялись Секретариатом ЦК [121]. Из этих свидетельств трудно уяснить, рассматривались ли понятия «повестка ПБ» и «повестка заседаний ПБ» как идентичные, и если да, то в каком порядке определялся перечень вопросов, которые Политбюро решало между своими заседаниями. Наконец, некоторое влияние на определение судьбы поступивших в Политбюро запросов могли оказывать процедуры их обработки в Секретном отделе ЦК, который к тому же организовывал голосование опросом. По всей видимости, в конце 20-х – первой половине 30-х гг. повестки заседаний обычно формировались с учетом мнений секретарей ЦК и членов ПБ, а перечень вопросов голосуемых заочно, – Генеральным секретарем (или заменяющим его Секретарем ЦК) [122]. В любом случае, с середины 1920-х Сталин неизменно располагал полномочиями «неполитического» характера, включая руководство Секретариатом и Секретным отделом ЦК, позволявшими контролировать внесение в повестку Политбюро подавляющего большинства вопросов международной политики Советского Союза и уже в силу этого влиять на их судьбу.