Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

В связи с обращением Лобова председатель Валютной комиссии СНК СССР и Политбюро ЦК ВКП(б) Я.Э. Рудзутак отдал распоряжение Госбанку СССР приостановить платежи Польше по железнодорожным расчетам, предусмотренные майским постановлением Политбюро [1063]. В руководстве НКИД, однако, полагали, что под влиянием нажима Польша не только не откажется от взятой линии, но «может осуществить свою угрозу о прекращении приема транзитных советских товаров в кредит в счет будущих ж[елезно] д[орожных] расчетов». Поэтому Стомоняков просил Политбюро утвердить директивы по дальнейшим переговорам с Польшей о сплаве и «деле» осужденного Границкого, пригласив на обсуждение начальника ГУПО ОГПУ Быстрых [1064].

Решение Политбюро дезавуировало действия Рудзутака, однако в части разрешения сплавного конфликта в нем оказались учтены не все предложения НКИД. Просьба санкционировать до 1933 г. отказ от сплава в районе Мозыря была отклонена, и НКИД был ориентирован на энергичные шаги по скорейшему разрешению этой проблемы. Одним из главных обстоятельств внесения корректив являлись валютные затруднения. Советское руководство надеялось смягчить их остроту путем перенесения части внешнеторговых грузов с железных дорог на воду. Временная Комиссия Политбюро по валютным резервам под председательством Л.М. Кагановича к концу июня выработала предложения о путях снижения валютных накладных расходов. 23 июня они были одобрены Политбюро. АО «Экспортлес» и Наркомвнешторгу, в частности, предписывалось активизировать пограничный сплав на Тильзит, Мемель, другие торговые центры Северо-Запада и соответственно уменьшить объем древесины, перевозимой по литовским, польским, германским и финляндским железным дорогам. Таким путем предполагалось получить около трети валютной экономии по лесному экспорту (230 из 665 тыс. рублей) [1065]. Решение проблемы оплаты перевозок, вновь поднятой в представлении НКИД, могло в этих условиях быть только половинчатым. Политбюро, судя по всему, решило создать впечатление, будто задержка платежей железным дорогам в прошлом и временное ограничение перевозок в будущем являются реакцией на действия польских властей по сокращению сплава леса по пограничным рекам (о возможности подобной увязки в материалах НКИД не упоминалось, а сама проблема платежей возникла много ранее этих действий). Вероятно, осознавая уязвимость такой позиции Политбюро сочло нецелесообразным выступать с «заявлениями по этому поводу».

Другая сфера двусторонних конфликтов была связана с положением польских консульств в Ленинграде, Харькове, Киеве, Тифлисе и польской миссии в Москве.

В середине мая Наркомат юстиции РСФСР внес в возглавляемую Калининым Комиссию Политбюро по судебным делам вопрос «Об оскорблении Пуполь и Верзиным польского консула Войтовского». Комиссия предложила председателю Ленсовета наложить на виновных (очевидно, ответственных работников Ленгорисполкома) «административное взыскание до 3 месяцев принудительных работ» [1066].

Польские дипломаты многократно передавали в НКИД жалобы на то, что над всеми приходящими в миссию установлен «неослабный надзор, доходящий до фотографирования всех посетителей», а все советские граждане, приходящие в соприкосновение с сотрудниками миссии, «арестовываются или, как минимум, вызываются в ОГПУ, где им делается предложение стать секретными сотрудниками» этого учреждения [1067]. Контроль за польской миссией сопровождался резким обострением наметившегося в 1931 г. конфликта по поводу использования курьерской службы для поездок в Москву офицеров Главного штаба и лиц, желавших попасть в СССР по личным делам. В августе 1931 г. заведующий 1 Западным отделом обратился к советнику польской миссии Зелезинскому с предложением «обсудить вопрос относительно дипкурьеров» [1068]. 5 марта 1932 г. в центре Москвы советский гражданин И.М. Штерн обстрелял из револьвера автомобиль, в котором находился советник посольства Германии фон Твардовский. Согласно обнародованному вскоре коммюнике об этом инциденте, «покушение имело целью вызвать обострение отношений между СССР и Германией» и было подготовлено «группой террористов, выполнявших задания неких иностранных граждан» [1069]– «задание некоторых польских граждан», уточнялось несколько дней спустя [1070]. В результате последующего протеста польской миссии Крестинский поспешил заверить посланника Патека, что не следует придавать этой части коммюнике какого-либо политического значения, однако обвинению польского представителя вскоре был придан официальный характер. Открытый судебный процесс уточнил распределение ролей: Штерн являлся лишь исполнителем, а его сообщник и «непосредственный организатор» С.С. Васильев был связан с сестрой В. Любарского, который в качестве дипкурьера «прибыл из Варшавы с дипломатическим паспортом Польской Республики». Именно Любарский стал подлинным организатором покушения на германского дипломата, а осужденные на смерть Васильев и Штерн лишь осуществляли «приказы польского фашизма» [1071]. Сотрудники и руководители НКИД явно испытывали чувство неловкости по поводу брошенных полякам обвинений [1072], даже Стомоняков предпочитал называть Любарского лишь «проходимцем». Руководствуясь «исключительно опасением, что наше молчание может быть неверно истолковано поляками и другими и нанести нам еще больший вред, чем тот вред, который нанесло бы нам обращение к польскому правительству с выводами из дела Штерна», Стомоняков предложил Коллегии НКИД не уклоняться от выполнения этой «очень неприятной» обязанности. В середине апреля Литвинов и его заместители «признали нецелесообразным форсировать в настоящее время разрешение вопроса о польских дипкурьерах». Спор вышел за пределы НКИД и обсуждался «с некоторыми членами правительства», «было решено, однако, в настоящее время с демаршем к польскому правительству пока не обращаться» [1073].