Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

«В прилагаемое письмо решается судьба не только человекано решается важнейшее государственное делои поэтому я вас очень прошу доложить об этом лично толькои толькот. МОЛОТОВУ» {784} 784 Там же. Д. 65. Л. 35. . [272] Выделенные фрагменты подчеркнуты в оригинале.

Установить прямую связь между доносящим и адресатом помогают всевозможные доводы: былые встречи, даже небольшое знакомство. Все годится для того, чтобы напомнить читателю о себе:

«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)

тов. СТАЛИНУ И. В.

Кремль

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Фамилия моя М. — проработал я в редакции “Правда” около 14 лет.

Вам лично очевидно, приходилось знакомиться с некоторыми моими неопубликованными материалами, также читать на страницах “Правды” статьи за подписью А. Самойлова (это псевдоним, данный мне редакцией).

По этим материалам Вы могли убедиться, что Ваши указания о том, чтобы уметь в нынешней обстановке распознавать врага, мною приняты к неуклонному исполнению во всей своей работе…» {785} 785 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 319. Л. 10.

Эти попытки установить некую «близость» гораздо чаще встречаются в письмах, обращенных к центральному руководству. Политические руководители Горьковской области (такие как А. Жданов или Э. Прамнэк) получают значительно более сдержанную корреспонденцию. Конечно, в ней тоже встречаются многие описанные выше черты, но в целом подчеркнутая патетичность некоторых писем, направленных Калинину или Сталину, отсутствует. Это отчасти объясняется местом, которое руководители такого уровня занимают в общей стратегии доносителей. Они являются инстанцией, в которую можно обратиться, но ни в коем случае не последней. Высшие же руководители Советского Союза обладают огромным авторитетом и считаются практически всесильными. Среди обращений к ним можно найти целый ряд полных тревоги писем, которые говорят о последней надежде. В письмах в областные структуры не найдешь текста, подобного тому, который подписала эта восемнадцатилетняя учительница, безуспешно противостоявшая враждебности коммунистов в сибирской деревне, куда ее послали работать после окончания учебы:

«Помогите. На вас вся надежда. Я прямо руки на себя наложу. Мне теперь только с голоду умереть остается» {786} 786 ГА РФ. Ф. 374. Оп. 2. Д. 23. Л. 104 (июнь 1928 г.). .

Вероятно, и между центральными фигурами существуют какие-то различия, однако точно определить их трудно: письма к Калинину, которыми мы располагаем, касаются в большей степени начала тридцатых годов, а корреспонденция Молотова относится к 1937–1938 годам. Экономический и политический контекст различен. Содержание сохранившихся писем и уже упоминавшиеся статистические данные, собранные приемной Калинина, показывают, что добродушный образ всероссийского старосты, созданный властью, по-видимому, имел успех. К нему скорее обращались, когда хотели пожаловаться или заявить о несправедливости (так, между 1930 и 1932 годом Калинин получил множество писем с жалобами на принудительную коллективизацию, на незаконное изъятие собственности {787} 787 Там же. Ф. 1235. Оп. 66а. Д. 180. Л. 193. ). Вне всяких сомнений, самые волнующие письма, которые нам приходилось читать, были обращены к нему. Сталин и Молотов тоже получали письма отчаяния. Тем не менее, обращаясь к председателю Совета Народных Комиссаров, советские люди редко подчеркивали его «доброту»: они больше выдвигали на первый план имеющиеся у него возможности вмешаться:

«В этот самый тяжелый момент моей жизни я решилась обратиться к j' Вам, чтобы просить Вас:

— Принять меня для изложения Вам всех обстоятельств дела, чтобы Вы, выслушав меня, могли дать Ваш совет.

— Оказать содействие в востановлении нас хотя бы элементарной справедливости, хотя бы в пределах возвращения нам отнятых у нас принадлежащих нам вещей, где бы мы могли жить вместе с дочерью и сестрой.

— Предоставить, если это возможно мне работу в Комитете по делам строительства при СНК СССР […]

С глубоким коммунистическим приветом!» {788} 788 Там же. Ф. 5446. Оп. 82. Д. 66.

Точно так же, обратиться к Ежову или Вышинскому людей побуждала не столько личность адресата, сколько его должность. Писали тем, кто символизировал собой репрессии, тем, кто мог оказать воздействие на судей или сотрудников НКВД. Это неизбежно ограничивало круг затрагивавшихся в письмах тем.

Наконец, отправляя сигналы в газеты, люди использовали форму, которая может показаться удивительной в тоталитарном обществе. Цель, множество раз провозглашенная авторами писем, — быть опубликованными на страницах издания. Эта надежда не совсем безосновательна. Мы уже видели: письма публиковались регулярно, хотя и в отредактированном виде. Популяризация такой фигуры как рабкор или селькор также сыграла свою роль в этой, по-видимому, глубоко укоренившейся вере, что твое письмо могут напечатать. Просьба о публикации — обязательное общее место в начале или в конце письма в газету. Кто-то ограничивается устоявшимися формулировками, кто-то вкладывает в свои письма больше чувства: