2.
За завтраком (яйцо всмятку, свежий хлеб, мед и масло) Гарсон за другим концом стола с особенно загадочным выражением на лице поглядывает на меня и поливает хлеб прозрачным медом, прежде чем подать его мне. Медовые капли капают на предусмотрительно подложенный кусочек хлеба, и в них, как в маленькие лупы, видны хлебные хребты и кратеры. Гарсон аккуратен, он очень аккуратен.
Длинными, такими длинными, что они кажутся неестественными, пальцами он изящно прикасается к предметам. Я не помню, чтобы он когда-нибудь что-нибудь уронил или разбил, хотя он часто жонглирует, манипулируя одновременно тремя и более предметами сервиза. Прежде, исходя из интересов добропорядочности, я пытался запретить ему цирковые его развлечения, но позже увлекся зрелищем парящих в воздухе предметов. Это так завораживает, так завораживает...
- Как вам спалось сегодня? - спросил я, чтобы разбить звонкую тишину.
Гарсон на мгновенье задержал на мне свой взгляд и принялся по-дробно рассказывать, как он провел ночь, разделяя ее на эпизоды и украшая каждый особыми подробностями. Не дослушав рассказ Гарсона о его ночных приключениях, я незаметно покинул столовую (увлекшийся Гарсон, кажется, даже не заметил этого) и пошел побродить по Дому. Я давно наметил для себя маршрут, захватывающий восточную часть Дома. Меня привлек туда живописный балкончик, почти висящий над пропастью, окаймляющей Дом с этой стороны. Некоторое время назад (неделю или год - какая разница?) я даже сделал на стенах коридора пометки мелом в виде стрел, направляющих мое движение к балкончику, но теперь я как-то незаметно сбился с пути и пошел наугад. Я не боялся заблудиться окончательно: рано или поздно я всегда оказывался в своих апартаментах (это странное свойство Дома приводить меня к исходной позиции, в каком бы направлении я ни двигался - давно перестало меня удивлять). Надо сказать, что в моем Доме почти нет окон. Вдоль коридоров под самым потолком узкие, как бойницы, щели пропускают в дневное время скупые лучики света - их едва хватает, чтобы разглядеть под ногами неожиданные ступени (собственно, это не смущает меня - мне вполне хватает окна в моей спальне, из которого открывается унылый вид на долину, с одной стороны окаймленную редкой порослью кустарника, а с другой переходящую в болото, в любую погоду туманное и насупленное).
Теперь же в конце коридора я вдруг заметил пятно света. Я невольно прибавил шаг и действительно увидел окно.
Вид, открывшийся мне, не поражал воображение ни романтично-стью, ни своеобразием. Справа была видна стена Дома, слева - все то же болото. По направлению заросшей крапивой липовой аллеи я угадал, что где-то рядом, за углом, должна находиться входная дверь.
Ставни оказались такими ветхими, что, открывая, мне пришлось придерживать их руками, чтобы они не рассыпались и не упали вниз, на камни, поросшие зарослями колючего кустарника.
Подул ветер, тревожно зашумела аллея, и я поспешил прикрыть ставни. И вдруг я увидел нечто, что привело меня в ярость.
Странно, что я не заметил этого сразу, когда выглянул в окно (удивительно, как можно иногда не видеть того, что находится прямо перед глазами): безобразно желтой краской на стене Дома были выведены цифры, означающие его порядковый номер. Не так давно, кажется, в прошлом году, меня точно так же пронумеровали и даже, кажется, под тем же номером. В тот раз Гарсон со свойственной ему невозмутимостью объявил мне об этом как о забавном, занимательном событии. Я потратил тогда массу сил и времени, чтобы соскоблить ржавую охру с благородного бордо Дома, а потом еще долго пришлось подгонять колер, чтобы совершенно скрыть рваное пятно, оставшееся после соскабливания.
Не надо меня нумеровать! Не надо меня клеймить! Не надо присваивать мне кличку, даже в цифровом выражении! Я не принадлежу никому и ничему, и никто не может принудить меня к этому, поставив на мне номерной знак принадлежности!
Первым моим желанием было немедленно схватить краску и, как в прошлый раз, замазать наглое клеймо. Я побежал к себе в комнаты, но, конечно же, заблудился и вышел как раз на тот балкончик, ради которого я и предпринял прогулку. Балкончик оказался таким ветхим и хлипким и так заволновался под ногами, что, стоило шагнуть на него и заглянуть вниз, в пропасть, как у меня закружилась голова и подогнулись колени. Я сделал шаг назад и прижался к стене. В груди отчаянно билось сердце. Я пошел по коридорам, не переставая улыбаться. Оказывается, мне может быть страшно за себя. Я отметил это с удовлетворением. Над этим стоит поразмышлять.
Читать дальше