Мариан Брандыс - Племянник короля

Что сорваны узы рукой господина.

Охотою трудимся, а не насильно,

Оброк раз в году уплативши посильный...

Буде в чем провинились и сыщутся вины,

То не смеет досмотрщик язвить наши спины.

А и выйдет меж нас с господином остуда

Суд чужой нас рассудит без пересуда.

А когда кто из нас в чем преступит законы,

Тут уж сам господин разбирается с оным...

В доказательство милосердия князя Станислава Трембецкий приводит историю крестьянской девушки из княжеских владений, которая "пошатнулась в добродетели".

В страхе перед господским гневом она решила избавиться от плода греха, в чем ей и помешали.

Прознал он о той оступившейся деве

Тут впервые мы зрили, каков он во гневе.

Приказал привести ее без промедленья

И такое ей строгое сделал внушенье:

"О душе позабыла, только тешила тело,

Так красней же теперь, коли ждать не хотела!

По грехам и вина. Впредь не будешь ты дурой.

Но теперь уж не смей грех свершать пред натурой.

Берегись погубить плод любви своей, дивчина,

Ближних лучше творить, чем ввергать их в пучину.

Хватит кары тебе - стыд да боль, страх и мука.

Но чтоб легче снести их... Подставляй, девка, руку!"

Неизвестно, что больше восхищает в этой поэме: гибкость стиха, столь послушного любому намерению автора, или богатство содержания в смысле репортерском. В стихах этих содержится все: принципы оброчной системы, судебная реформа, даже опека над матерью, родившей

вне брака, и незаконнорожденным ее ребенком. Далее Трембецкий восхваляет просвещенную веротерпимость князя, ибо в том же 1778 году князь Станислав принял в Новом Дворе иод свое покровительство целую иноверческую общину, предоставив ей право строить свои церкви и школы.

Здесь и племя Авраамово кров его приемлет,

Меннонит, что кровью обагрял часто землю,

Диссидент, что в Писании роется вечно,

И католик, что верит всему безупречно.

Часто мы собираемся в час вечерний иль ранний,

Славя барина нашего на едином собранье,

Говорим: пусть господь, иже над человеки,

Год у всех нас отнимет, но продлит его веки.

Возможно, Трембецкий несколько перехватил в хвалебных гимнах королевскому племяннику. Ведь это тот же самый Трембецкий, который в благодарность за вкусные обеды даже князя экс-подкомория назвал "другом человечества". Но реформы князя Станислава воспевали и другие поэты, отнюдь не льстецы. Юзеф Выбицкий посвятил ему произведение "Весть из Ольшевницы". Францишек Карпинский вспоминает о нем в стихотворении "К Станиславу Малаховскому". К хвалебному хору присоединился и не очень склонный к лести Игнаций Красицкий. В известном стихотворении "Путешествие" этот князь поэтов шутливо поносит князя Станислава за то, что тот выделяется из темной и праздной среды магнатов.

...то ж другие, а не ты. Постыдись-ка, княже.

Только узы дружбы той, что с тобою вяжет,

Правду мне велят сказать: кто нас окружает,

Все в хозяйстве ничего не соображают.

Наипаче тот из них, иже благодетель

И кому?! Холопам! Псам! Этакий радетель

И к тебе начнет взывать, дескать, чтоб ты тоже

Переделал мужиков в шляхтичей. О боже!

Он твердит, что, дескать, мы все сыны Адама.

Но ведь мы-то от Яфета, а они - от Хама.

Нам их бить, а им - терпеть, нам: "Подай!", им: "Нате!"

И не должен господин выгоды утратить.

Особливо ежли в них твой доход готовый.

С богом, княже, поезжан, воротись здоровый!

Тот факт, что Новодворская церемония вызвала столь громкий отклик среди прогрессивных писателей, имел свое обоснование в общей политической ситуации страны.

Следует помнить, что это был 1778 год, период, предваряющий рассмотрение в сейме прогрессивного "Кодекса законов" Анджея Замойского. В подготовленном им проекте о правах сословий нашли место статьи, реформирующие - правда, осторожно и половинчато - основы взаимоотношений крестьян и помещиков. Это вызвало такую ярость и противодействие среди подстрекаемой реакционными магнатами мелкой шляхты, что у авторов проекта в последний момент не хватило смелости представить его сейму. Было решено отложить все дело до следующей сессии в 1780 году. Два года между сеймами прошли в ожесточенных публицистических боях. Наряду с магнатской и шляхетской реакцией главным средоточием интриг против "Кодекса законов" стала папская нунциатура в Варшаве, поскольку проект Замойского предусматривал отмену судебной апелляции к римской курии и обязательной экзекватуры [Разрешение государства выполнять определенные функции представителю другого государства. - Прим. перев] со стороны государства для папских булл перед их оглашением в польских костелах. Нунций Джованни Андреа Аркетти создал вокруг проекта атмосферу священной войны, грозя авторам реформы, что "есть еще в Польше правоверные, коп искоренят начала этой ереси".