А Волков - Зодчие

Недоля грозно указал пальцем на князя Юрия Глинского, который стоял на паперти в толпе бояр.

Юрий действительно побледнел и отступил в задние ряды, стараясь укрыться за широкой спиной Федора Ордынцева. Молодой спальник слышал, как бешено бьется сердце вплотную прижавшегося к нему Глинского. А князю Юрию стал совершенно ясен коварный умысел Челяднина, подбившего его показаться толпе.

- Коли будешь прятаться, князь, - говорил лукавый царедворец, - хуже будет. Поверит народ злым толкам, и тогда от него не укроешься. А так-то, с чистой совестью, чего бояться?..

Теперь князь Юрий стоял лицом к лицу со смертью. Пылающие яростью лица, злобно поднятые руки...

"Бежать! Укрыться в святом храме!.. Туда не посмеют ворваться убийцы..."

Юрий убежал в собор. Вслед ему понесся злобно-торжествующий рев Недоли, подхваченный сотнями голосов:

- Повинен в волшебстве! Сознал свою вину!

- Колдуну божий храм - не убежище!

Толпа ринулась на паперть Успенского собора. Челяднина и других бояр грубо оттеснили, хотя они только для вида сопротивлялись людскому натиску. Один пылкий Федор Ордынцев попытался задержать нападающих и был сброшен с паперти, помятый, истерзанный, в разорванном кафтане.

Юрий Глинский был убит, и труп его выбросили на всеобщее поругание.

- Так и всем злодеям достанется! - шумела толпа.

Слепой Лутоня расспрашивал людей, не видно ли среди бояр князя Лукьяна Вяземского, и очень огорчился, узнав, что его нет на площади.

- Разыщу же я его, ирода! - злобился Лутоня.

Весть о том, что царев дядя Юрий Глинский жизнью расплатился за свои злодеяния, молниеносно распространилась по Москве. Она воодушевила многих робких, которые еще не решались открыто выступить против бояр.

Казнь Глинского показала, что и на знатных есть управа, что народ сильнее кучки бояр и их приспешников. Пламя бунта с каждым часом разгоралось все сильнее.

Тысячные толпы, вооружившись топорами, вилами, дрекольем и дубинами, рассыпались по Москве. Клевреты Шуйских, шныряя среди восставших, старались направить их против сторонников Глинских. Люди Глинских - холопы, слуги и просто приверженцы - гибли сотнями.

Но этим дело не ограничилось. Шуйские, как в сказке, выпустили грозного духа, с которым не в силах были справиться.

Князь Лукьян Вяземский был одним из столпов партии Шуйских. Но страшный Лутоня явился к его усадьбе, уцелевшей от пожара, с двухтысячной толпой.

Сам Вяземский успел сбежать и оставил за себя ключника Аверку, уже состарившегося, но еще бодрого. Аверка должен был оборонять хорошо огороженную усадьбу с сотней вооруженных слуг.

Аверка узнал во главе нападавших слепого великана Лутоню. Да и немудрено было тиуну узнать своего заклятого врага: Лутоня каждый год появлялся у ворот княжеской усадьбы в тот день, когда выжгли ему глаза, призывал страшные проклятия на князя Лукьяна и его верного холопа Аверку и грозил местью.

"Теперь он рассчитается со мной сполна!" - в страхе подумал Аверка и не ошибся.

Лутоня во главе кучки молодцов первым подступил к воротам с огромным бревном. Несколько мощных ударов - и ворота рухнули. Княжескую челядь перебили, усадьбу сожгли.

Два дня продолжались бои между повстанцами и боярскими дружинами. Всюду побеждал народ. Туда, где нападающие встречали особенно упорное сопротивление, являлась сильная подмога.

Ужас охватил бояр и богатых дворян, понявших, как ничтожны их силы перед мощью народа.

Даже наиболее смелые из знатных, которые вначале пытались наладить оборону своих поместий, поняли, что для них единственное спасение в бегстве. Но бежать открыто было невозможно: сотни тысяч глаз сторожили беглецов. Бояре надевали грязные лохмотья, пачкали грязью и золой белые лица и холеные руки, пробирались глухими закоулками. Многим удалось спастись, иные погибли.

Тревожно было и в царском дворце.

"Вошел страх в душу мою и трепет в кости мои", - откровенно сознавался впоследствии Иван Васильевич, вспоминая о великом московском восстании 1547 года.

На второй день восстания захотел отличиться перед царем князь Андрей Курбский.

- Людишки московские - трусы и бездельники! - заявил князь. - Я нагряну на них с моей дружиной и мигом приведу к покорности!

Царь с радостью согласился на предложение Курбского.

Во главе трехсот воинов князь Андрей углубился в пределы города. Москвичи встретили дружину Курбского в угрюмом молчании; не начиная боя, они пропускали врагов, смыкались за ними.