Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло

Загадить, испакостить, запустить – да, это было можно, и его после смерти Петра пакостили и содержали в небрежении не один год… Но оно уже было построено и выстояло.

К тому же, хотя в технологическом и культурном отношении до-петровская Россия и очень отстала от Европы, некие системные предпосылки для будущих успехов Петра в XVIII веке были заложены в России ещё в XVII веке при отце Петра и даже при царе Фёдоре… Это были всего лишь предпосылки, которые без Петра не реализовались бы, но эти предпосылки, всё же, были.

Пётр использовал их в полной мере… В дальнейшем он не всегда оказывался на высоте, порой перегибал, и даже очень сильно, но в целом его царствование стало очень полной реализацией тех исторических возможностей, которые имела тогда Россия.

Как менялось интеллектуальное (не официальное, а именно интеллектуальное) восприятие России в Европе видно лучше всего, пожалуй, на примере великого немецкого математика и философа Лейбница.

За два года до рождения Петра – в 1670 году, Лейбниц разработал план создания Европейского союза во имя вечного европейского мира. Подобные планы разрабатывал ещё в XVI веке выдающийся соратник французского короля Генриха IV Максимильен де Бетюн, барон Рони, герцог де Сюлли… Однако Россия в его европейском «концерте» отсутствовала.

В отличие от плана Сюлли, в плане Лейбница России место нашлось, но какое! По замыслу Лейбница каждая великая европейская держава получала свою зону экспансии вне Европы. Ссориться друг с другом им впредь не разрешалось, как не рекомендовалось и нарушать «эксплуатационные нормы».

Жуликоватый Паниковский в романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок» делил страну на тридцать четыре эксплуатационных участка для такого же числа мошенников – «детей лейтенанта Шмидта». У Лейбница «участков» было шесть во всём мире: Англии и Дании выделялась Северная Америка, Франции – Африка и Египет, Испании – Южная Америка, Голландии – Восточная Индия, а Швеции – Россия. Германия была обойдена, поскольку по Вестфальскому миру 1648 года, завершившему Тридцатилетнюю войну, Германия была раздроблена на сотни мелких «государств», объединение которых запрещалось.

Прошло тридцать лет, в 1700 году русские потерпели поражение в «первой Нарве» – когда войска Петра безуспешно штурмовали шведскую крепость. И Лейбниц, с какого-то момента с интересом наблюдавший за Петром, выразил надежду, что Карл XII овладеет всем Московским государством – до Амура. При этом великий немец приветствует шведов одой.

Но уже через год русские начинают закрепляться на побережье Финского залива, берут Дерпт и Нарву… В 1703 году заложен Санкт-Петербург, первый русский фельдмаршал Шереметев успешно оперирует в Ливонии…

Проходит ещё шесть лет, и в 1709 году над Россией восходит слава Полтавской победы… Что же Лейбниц? Теперь он оценивает Полтаву как достопамятное в истории событие, в письме русскому резиденту в Вене барону Урбиху настаивает на необходимости чеканки медали в память Полтавской битвы и выражает уверенность, что Пётр отныне будет принимать активное участие в делах мировой политики. «Напрасно, – пишет Лейбниц, – опасались чрезмерного могущества царя, называя его туркою севера. Что касается меня, то я очень рад водворению в России разума и порядка».

Проходит ещё два года, и Лейбниц сообщает в письме курфюрсту ганноверскому: «Я убеждён в том, что Россия будет на севере иметь то самое значение, которое до этого имела Швеция, и что она пойдёт ещё гораздо дальше». Теперь Лейбниц переписывается с Петром, встречается с ним и даёт ему государственные советы.

Но Пётр и без Лейбница – с самого начала своей государственной работы – был уверен в потенциале России и в великой будущности её народа.

Обозревая итоги царствования дочери Петра – Елизаветы Петровны, историк Сергей Соловьёв в томе 24-м своей «Истории России с древнейших времён»: писал:

«…Пётр Великий не приводил России из небытия в бытие, …так называемое преобразование было естественным и необходимым явлением народного роста, народного развития, и великое значение Петра состоит в том, что он силою своего гения помог своему народу совершить тяжёлый переход, сопряжённый со всякого рода опасностями…

На Западе, где многие беспокоились при виде новой могущественной державы, внезапно явившейся на востоке Европы, утешали себя тем, что это явление преходящее, что оно обязано своим существованием воле одного сильного человека и кончится вместе с его жизнью. Ожидания не оправдались именно потому, что новая жизнь русского народа не была созданием одного человека…».