Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

Останусь ли я тут ещё на месяц или нет – пока не знаю. Посмотрю. Во всяком случае на рождество, когда кончается срок моей комнаты, не трудно будет найти другую.

Погода стоит теперь здесь очень хорошая, и моё новое письмо оказывается как раз по сезону…“ [220]

Обычное житейское письмо, только автор его – не обычный квартирант дешёвой столичной квартирки, и „комната“ ему уже определена – хотя он об этом ещё и не знает, в „казённом доме“.

Впрочем, возможность ареста Ленин предполагал, и заранее предупреждал старшую сестру Анну, чтобы в этом случае мать в Питер не пускать, поскольку она неизбежно начнёт ходить по разным „присутствиям“ с хлопотами, неизбежно вызывающими в памяти тяжёлые дни хлопот за старшего сына Сашу [221].

Но когда арест стал фактом, никто Марию Александровну в Москве удержать, конечно, не смог, и она приехала, и ходила, и хлопотала, неся свой крест со свойственными ей достоинством и благородством.

По времени ареста Ленина и его товарищей стали полушутливо называть в своей среде „декабристами“, но это была лишь внешняя аналогия – у царизма появились оппоненты, принципиально более серьёзные чем те, что вышли 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь Санкт-Петербурга.

В сорок шестом томе Полного собрания сочинений на страницах с 443 по 447-ю помещены протоколы четырёх допросов Ленина. Первый раз – 21 декабря 1895 года, его допрашивал подполковник Клыков, а потом – 30 марта, 7 мая и 27 мая 1896 года – подполковник Филатьев.

Ситуация была, конечно, драматической, тут было не до смеха, но я очень предполагаю, что, отвечая на вопросы жандармов, Ильич внутренне посмеивался. Во всяком случае, внутренней дрожи он явно не испытывал, хотя был собран и сосредоточен. Его линия поведения на следствии полностью укладывалась в русскую пословицу: „Я не я, и лошадь не моя, и я не извозчик“!

Точнее, то, что он – Владимир Ильич Ульянов, обвиняемый признавал, однако это было всё!

Вот фрагменты протокола допроса от 21 декабря 1895 года:

„Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.

Не признаю себя виновным в принадлежности к партии социал-демократов или какой-либо партии. О существовании в настоящее время какой-либо противоправительственной партии мне ничего не известно. Противоправительственной агитацией среди рабочих не занимался. По поводу отобранных у меня по обыску и предъявляемых мне вещественных доказательств объясняю, что воззвание к рабочим и описание одной стачки на одной фабрике находились у меня случайно, взятые для прочтения у лица, имени которого не помню….

На заданный мне вопрос о знакомстве со студентом Запорожцем отвечаю, что вообще о знакомствах своих говорить не желаю, вследствие опасения компрометировать своим знакомством кого бы то ни было…

Когда я поехал за границу, я имел при себе чемодан, которого теперь у меня нет, и где я его оставил, не помню…“, и т. д.

А вот фрагмент протокола допроса от 30 марта 1986 года:

„Зовут меня Владимир Ильич Ульянов.

В квартирах рабочих на Васильевском острове, за Невской и Нарвской заставами я не бывал. Относительно предъявленных мне рукописей: 1) листок, на котором написано „Рабочее Дело“ и по рубрикам указаны разные статьи; 2) рукопись о стачке ткачей в Иваново-Вознесенске; 3) стачка в мастерской механического изготовления обуви, – отобранных по словам лиц, производящих допрос, у Анатолия Ванеева, – объясняю, что они писаны моей рукой…; фактических объяснений о рукописях под рубриками 1), 2) и 3) я представить не могу“

Безупречно!

Продумано каждое слово, как и на следующих двух допросах – 7 и 27 мая 1896 года…

7 мая Ленин тонко пытается выяснить источник сведений жандармов о деятельности „Союза“ и заявляет: „По поводу сделанного мне указания на имеющиеся против меня свидетельские показания – объясняю, что не могу дать объяснений по существу вследствие того, что мне не указаны показывающие против меня лица…“

27 мая эта линия опять выдержана: „Так как по поводу предъявленного мне на предыдущем допросе указания, что есть сведения о моих сношениях за границей с эмигрантом Плехановым, мне не сообщено, каковы эти сведения и какого рода могли быть эти сношения, то я считаю нужным объяснить, что эмигрант Плеханов проживает, как я слышал, вблизи Женевы, а я ни в Женеве, ни вблизи её не был и, следовательно, не мог иметь с ним сношений“…

Причём это ведь линия поведения после полугодичной отсидки в одиночке, которая укреплению нервов и выдержки не способствует.