Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

„Мы ушли от Владимира Ильича, – заключал Пятницкий, – в полной уверенности, что скоро-скоро Ильич вернётся к работе. Возвращаясь обратно из Горок, мы ещё говорили между собой, что когда Ильич вернётся к работе, надо будет настоять, чтобы он не так много работал, как до болезни“ [1496].

Сам Ленин, похоже, думал так же…

Сотрудник его личной охраны Александр Бельмас – 24-летний бывший батрак, а с 1922 года чекист, вспоминал, что ЦК Английской компартии осенью 1923 года прислал Ленину красивую автоматическую электроколяску, но когда Ленину её показали, он отрицательно качнул головой, отстранил фельдшера, опираясь на палку, самостоятельно прошёлся по залу и, улыбаясь, сел за стол.

Такие детали тоже ведь не выдумывают!

„Мы были поражены и страшно обрадованы, – писал Бельмас. – Среди нас, окружающих, сложилось твёрдое мнение, что Владимир Ильич к следующему, 1924 году будет здоров. Врачи советовали отправить Ленина в Крым. Весной 1924 года, думали мы, вывезем его в Крым, там хороший климат, подлечится наш Ильич и снова станет у руля управления“ [1497].

Не встал…

Но что этому помешало – болезнь, или злой умысел?

Кого-то в Москве, и таких было большинство, лишь радовали вести о выздоровлении Ленина – ведь те же Пятницкий и Скворцов рот на замке не держали, да и к чему?

Но кто-то таким вестям не только не радовался, а, напротив, выслушивая их, тревожился за своё будущее положение в случае возврата Ленина к работе… То, что часть „верхов“ РКП(б) злоумышляла против здоровья Ленина можно считать почти бесспорным.

А против его жизни?

Ну, об этом мы ещё поговорим…

Помянутый выше рассказ Лондона „Любовь к жизни“ Крупская читала Ленину, как оказалось, за два дня до его смерти.

В её воспоминаниях это описано так:

„…Сильная очень вещь. Через снежную пустыню… пробирается к пристани умирающий с голоду больной человек. Слабеют у него силы, он не идёт уж, а ползёт, а рядом с ним ползёт тоже умирающий от голода волк, идёт между ними борьба, человек побеждает – полумёртвый, полубезумный добирается до цели. Ильичу рассказ этот понравился чрезвычайно. На другой день просил читать рассказы Лондона дальше. Но у Лондона сильные вещи перемешиваются с чрезвычайно слабыми. Следующий рассказ попал совсем другого типа – пропитанный буржуазной моралью: какой-то капитан обещал владельцу корабля, нагруженного хлебом, выгодно сбыть его; он жертвует жизнью, чтобы только сдержать своё слово. Засмеялся Ильич и махнул рукой…“ [1498]

Ленин до последнего дня сохранил, как видим, и ясность мысли, и психологию не просто борца, но – пролетарского борца.

Одним из наиболее ругательных слов было для него слово „филистер“ (по-немецки „Philister“ – человек с узким обывательским кругозором и ханжеским поведением)… Ряд его старых товарищей, включая Зиновьева, Каменева, Бухарина, с начала 20-х годов всё более превращались в советских филистеров, а для Ленина обыватель – как фигура общественная, всегда был злейшим врагом, потому что психология обывателя – это психология буржуа…

Почти весь 1923 год прошёл для Ленина в некотором смысле наедине с собой. Он слышал и понимал услышанное, потом мог уже и читать, однако активного общения был лишён – речь всё ещё ему не подчинялась. С другой стороны, времени для размышлений теперь была прорва, и он не мог не думать, думать, думать…

Крупская пишет [1499], что летом 1923 года он часто спрашивал то об одном, то о другом товарище, посылал справиться по телефону… Спрашивал о Потресове, Аксельроде, Станиславе Вольском, Богданове… Это всё были имена из его давнего революционного прошлого, все – его оппоненты… А Потресов и Аксельрод, с которыми начинали партию и „Искру“, вообще стали врагами, белоэмигрантами… Тем не менее он и о них, как видим, думал, вспоминал…

Возможно – спорил с ними…

Думал он и о Мартове. Когда был уже тяжело болен, но ещё мог говорить, однажды грустно сказал Крупской: „Вот и Мартов, говорят, умирает“ [1500].

Мартов умирал в Берлине. Он так и не примирился ни с Советской властью, образовавшейся не „по Мартову“, ни с творцом этой власти – своим старинным другом, с которым они начинали тогда, когда не было партии, а были только первые кружки.

В Горках, в 1923 году, Владимир Ильич спросил о Мартове опять. Мартов тогда уже умер, и Крупская, знавшая о смерти Мартова, о которой Ленину не говорили, сделала вид, что не поняла. На следующий день он спустился в библиотеку и, отыскав эмигрантскую газету с некрологом Мартова, укоризненно показал её Надежде Константиновне.