Себастьян Хаффнер - В тени истории

Это сообщение в целом выглядит заслуживающим доверия — за исключением только того, что Хольнштайн предусмотрительно опустил при этом самое главное. Разумеется, вся эта сделка была для короля Людвига II мучительной и неприятной; для подкупа пожалуй должно было быть приложено ещё некоторое давление, которое Хольнштайн, сам материально заинтересованный, взял на себя. У него самого было меньше угрызений совести; на обратном пути в Версаль он записал на своей манжете имя машиниста локомотива; добрый малый тоже должен был получить своё вознаграждение. Выплаты Людвигу II, который не появился на провозглашении кайзера, начались в марте 1871 года. Секретарь и хронист Бисмарка, Мориц Буш, отметил, что «канцлер, когда Хольнштайн прибыл к нему, тотчас же принял его в своей рабочей комнате, служившей также спальней, и вскоре после этого заказал шампанского».

Это было 2 декабря, и тем самым было устранено баварское препятствие. Однако на следующий день проявилось нечто почти столь же трудное. Король Пруссии не желал получать нового звания. Его сын, впоследствии ставший кайзером Фридрихом, записал вечером в свой дневник: «После трапезы я познакомил Его Величество с дошедшими до моих ушей вследствие моего любопытства слухами и вследствие этого получил разрешение присутствовать при как раз назначенном докладе графа Бисмарка, который затем зачитал письмо баварского короля… Его Величество совершенно вышел из себя из–за содержания этого письма и был как будто надломлен; казалось, судя по этому, что он не имел понятия, что концепция была передана в Мюнхен отсюда… Короля сегодня невозможно было переубедить, и в лозунге «Кайзер и Рейх» он видел лишь свой собственный крест, как и вообще для прусского королевства».

Король еще в течение недели оказывал упорное сопротивление, которое в заключение приняло такую форму, что он отвергает титул «Германский Кайзер» и потребовал, чтобы его титуловали «Кайзером Германии» — причём он должно быть уверен, что выраженное ему тем самым прямое территориальное верховенство не будет признано его соправителями. Бисмарк, который вовсе не ожидал такого сопротивления с этой стороны, писал своей жене: «Несколько раз… у меня было настоятельное желание превратиться в бомбу и взорваться, чтобы всё здание превратилось в развалины. Неизбежные дела утомляют немало, но ненужные отравляют существование».

Еще в дни перед назначенным на 18 января 1871 года торжественным провозглашением кайзера сопротивление короля не было сломлено, и казалось, что в последний момент всё находится под угрозой срыва. Великий герцог Баденский, который сломил сопротивление, в конце концов обошёл трудность тем, что он предложил титул не «Германский Кайзер», и не «Кайзер Германии», а титул «Кайзер Вильгельм Победоносный».

Для провозглашения кайзера был декорирован Зеркальный Зал Версальского дворца (служивший иначе в качестве лазарета). Это событие было увековечено художником Антоном фон Вернером в известной картине (которая, как мы теперь знаем, не совсем точно воспроизводит провозглашение, эскизы к картине тут точнее). Кронпринц пригласил его по телеграфу: «Вы будете здесь свидетелем неких достойных Вашей кисти событий, если Вы сможете прибыть сюда до 18 января»). Провозглашение кайзера долгое время праздновалось в Германии как «День основания Рейха». В действительности 18 января не было днём основания рейха. После договоров с южно–немецкими государствами Германский Рейх вступил в силу 1 января 1871 года. Ратификация договора с Баварией произошла затем лишь 21 января, а органы нового рейха начали свою деятельность лишь в марте 1871 года. Начало существования Германского Рейха столь же сложно датировать точно, как и его конец. Во всяком случае, оно не произошло 18 января.

Празднование было назначено на 18 января, поскольку это был день коронации первого прусского короля в 1701 году; оно представляло своего рода уступку прусским чувствам нового кайзера и приняло вид, как выразился один из участников события, «своего рода домашнего молебна» духовно–милитаристского характера. Его центральным событием была проповедь берлинского придворного проповедника и дивизионного священника Рогге; «бестактная речь, полная прусского самообожания», как после заметил кронпринц Алберт Саксонский. Бисмарк тоже слушал её с досадой: «Не раз во время этой проповеди приходила мне в голову мысль, почему я терпеть не могу этого попа? Любое слово в тронной речи должно прежде обсуждаться, а этот поп говорит все, что взбредёт ему в голову».